Тымныы Огус. Из записок командировочного
Я прилетел в Якутск в конце ноября. После нескольких сильных снегопадов город облачился в белое, зимний асфальт разгладил дороги, за окном — стабильный «тридцатник». Плюс-минус. Но чаще минус. В Москве в такую погоду отменяют занятия в школах и объявляют готовность, а здесь живут обычной жизнью.
С нами работает Михалыч — якутянин в возрасте. Ругает дороги, хвалит рыбу и брусничное варенье:
— Какая строганина в Москве?! Совсем не то.
— Везут самолетом, —защищаюсь, знаю, что продают, но втридорога. — Сейчас любой каприз за ваши деньги.
— Понимаешь… — он кладет в чай ложку брусничного варенья, которое принес нам для пробы. Улыбаясь, размешивает, пробует и отставляет кружку, ожидая, когда чай остынет:
— К строганине полагается соль, перец и... — взяв пустую кружку, легко стучит ею по столу. — Плеснуть полагается. Но и этого мало. Не это главное.
— А что? — спрашивает Серёга. Налив кипяток в чашку, он усаживается рядом, кладёт телефон на стол и не сводит с Михалыча глаз.
Тот выдерживает паузу и продолжает:
— Знаешь, как я сервирую? — откидывается на спинку стула. — Так вот. Расскажу. Достаешь строганину с балкона, выкладываешь на тарелку — и на стол. А стол у меня рядом с окном, в котором дорога, фонари и морозный туман, — он щурится, и вокруг глаз собирается сетка мелких морщин. — Видишь ли, сорокет должен быть к столу. Чтобы рыба во рту таяла, а ты холод видел и ощущал. Тогда это — строганина.
— Гурман ты, Михалыч! Варенье вкусное, — облизнув ложку, Серёга кладет ее на стол.
— Это не варенье. Брусника, перекрученная с сахаром. Все натуральное, живое. Чуешь, как пахнет?
— Да, прикольно.
— Не прикольно, а дух лесной, морозный. Бык Холода — Тымныы Огус сейчас властвует. Набери, почитай. Все брутально, — и продолжает, ухмыляясь:
— Строганина в плюс два? Серьёзно?! Снег, и тот не скрипит — слякоть. Наша зима — это ощущение, которое ждешь. Выходишь на улицу, а там — космос. Открытый.
Михалыч замолкает, берет телефон и отвлеченно резюмирует:
— Хотя иногда и ворчишь.
Вдруг довольный цокает языком:
— В воскресенье у «моржей» заплыв. На городском пляже. Традиционный. В домовом чате висит сообщение.
— Скинь мне, может, схожу.
— Конечно, сходи. Где еще такое увидишь!
Утром давит до минус тридцати пяти. Стучу к Серёге. Тот выходит в коридор, прикрыв дверь.
— Не, не могу. Она опять у меня.
— Арина?
— Она.
— Ну даешь! Ты же в прошлый раз говорил, что все. Залип?
— Такое… Не знаю сам. Ты бы слышал. Спрашиваю: поедешь со мной? Она: «Нет. Ты оставайся». Я ей объясняю: работа, понимаешь, все дела. Она: «Привыкнешь — не захочешь уезжать. Север затягивает». Это нормально? После обеда отправлю домой. Точно все, — коротко выдыхает.
Я жму плечами:
— Пойду на моржей посмотрю и по городу прогуляюсь.
Вдоль берега — цепью высотные дома. Сразу за ними спуск. На крутом склоне стоит женщина — в унтах, теплых штанах под длинным пуховиком, меховой шапке и балаклаве. На руках — объемные варежки. «Впрямь, как космонавт».
Женщина следит за двумя мальчишками: те кидаются на укатанную снежную горку, съезжают на пластиковых ледянках, карабкаются наверх. Щёки красные, распаренные, будто мороз для них — игра, а не испытание.
На льду кипит жизнь.
Мужчины и женщины с флагом клуба моржей; пенсионеры в шапках; МЧС-овский уазик с врачом; корреспонденты с микрофонами. В воздухе — кристаллы холода, ледяная пыль, белый пар дыхания. Идеальный прямоугольник полыньи блестит, как чёрное зеркало. Двое мужчин ходят туда-сюда с доской на верёвках, тянут ее по воде. Не дают схватиться льду.
Моржи ныряют с охами, плывут, улыбаются, обнимаются, снимают видео, передают приветы. Ходят, как летом по пляжу. Прибежал молодой парень — блогер с экшн-камерой. В воде только пожилая женщина, держится за поручень. Блогер снимает:
— Проплывите, пожалуйста.
Женщина на него не смотрит:
— Нет.
— Мне для контента нужно.
— Нет, не поплыву. Сам плыви и снимай.
Не торопясь, она выходит на лед, надевает войлочные бабоши и оборачивается длинным полотенцем.
Парень с камерой не отстает:
— Скажите, что вы вкладываете в это мероприятие?
— Да ничего я не вкладываю, просто поплавать пришла, — отмахнувшись, женщина уходит в вагончик для переодевания, из трубы которого валит темный дым.
Я переминаюсь на месте: московские кроссовки на рыбьем меху сразу прохватило. Но стою до конца: жду, пока операторы не отснимут последних нырнувших, пока не свернут флаг и не тронутся с места машины.
Праздник уехал.
Смотрю на реку — и вижу сразу три солнца: одно настоящее и два отражённых в морозном мареве. Приглушенно гудит ТЭЦ. Красота — суровая, северная. Ног не чую.
Поднимаясь обратно, снова вижу ту женщину. Она так же стоит на склоне, балаклава заиндевела, ресницы стали снежными. Топчется, взгляд стеклянный. Детей не остановить. У одного шапка съехала на глаза, второй — весь в снегу. В руках половина ледянки — лопнула на морозе. Бегут наверх. «Моржи уехали. Настоящие — остались».
В гостиницу я вернулся окончательно замёрзший. Решил зайти к Серёге — чаю попить. Стучу.
Он выглянул и говорит шепотом:
— Я не один.
Смеюсь:
— Ты же обещал. Не смог?
Он качает головой:
— Знаешь, сам не понимаю… Посмотри.
Приоткрывает дверь. Хрупкая девушка сидит за ноутбуком в наушниках, в его футболке, поджав ноги на стуле. Играет — сосредоточенно, спокойно, улыбаясь своим мыслям. В комнате тепло и тихо.
— Ну как я ей скажу? — шепчет Серёга почти детским голосом.
Я лишь кивнул и пошёл к себе.
Включил телевизор. На местном канале повторяли сегодняшний заплыв: флаги, смех, полынья, люди, которые не боятся холода.
Я подошёл к окну. За стеклом висит плотный морозный туман. Жёлтые фонари будто лопнули в воздухе, расплылись огненными пятнами. Пальцы ног приходят в себя — тепло возвращается медленно.
«Бык Холода», — вспомнились слова Михалыча.
И правда — всё брутально.
Я подумал о женщине на склоне — как она терпеливо стояла на одном месте.
О том, как мальчишки падали, разбивали ледянки, поднимались — и снова бежали наверх.
И подумал о Серёге с Ариной — там тоже всё просто и одновременно непонятно.
Не удержать. Не отпустить.
Как будто так и должно быть: кто-то идёт в прорубь, кто-то летит с горки, кто-то ждет на склоне, а кто-то в теплой комнате прислушивается к своим ощущениям.
Просто здесь по-своему принимают холод и живут с ним.
Мороз нажимал — в углу окна проступала тонкая наледь. Ноги наконец отошли.
Я выключил свет, фонари за окном светили так же мягко.
И в этой туманной тишине стало неожиданно хорошо.
(Записано в Якутске. Ноябрь)
Ant Winter