Екатерина Строгова: "Эта история для людей"
Я ждала приезда археолога Екатерины СТРОГОВОЙ с экспедиции в Русское Устье Аллаиховского района. Русское Устье нынче отметило свое 385-летие со дня основания. В прошлом году Екатерина оформила село в Росреестре как объект культурного наследия и в нынешнем сезоне продолжила там свои изыскания. А еще у Института гуманитарных исследований и проблем малочисленных народов Севера СО РАН, где Екатерина Алексеевна трудится научным сотрудником, 18 сентября день рождения, с чем их и поздравляем! Итак, «ЯВ» отправляется в гости к своему старому другу — археологу. Сейчас уже не умеют пить чай так, как раньше, — с толком, чувством, расстановкой.
Дома у Екатерины Алексеевны обстановка середины ХХ годов — шкафы, комоды, буфет, большие кожаные чемоданы, текстиль, вазочки, игрушки, проигрыватель, устройство для показа слайдов — всё настоящее, даже обои из прошлого столетия.
— Катюш, а как они так сохранились? — провожу по светленьким, в мелкую розочку, обойкам.
— Так они новые! Их еще мамочка моя покупала, а я нашла и летом вот поклеила. Красивые, правда?
— Очень! Что, и чаек из самовара?
— Как полагается, — улыбается, — а вот чай заморский, из Гранады. Пить чай мы располагаемся в импровизированной мастерской ученого. Вокруг самовара пироги с вишней, печенья с семечками, конфеты, а мы при этом разглядываем игрушки, найденные в экспедиции, — им, почитай, четвертый век насчитывается!
НАКАЗНЫЕ ПАМЯТИ
— В этом году мы располагались на болотах. Лето в Русском Устье выдалось холодным. До нуля градусов. И ветрище такой страшный, всё сносило!
— Я бы сейчас уже вряд ли летовать в тундру поперлась. Разве что с философией: археология — это наша религия.
— Это наше всё, да. Дело в том, что русло реки сильно изменяется и культурный слой смывает. Вот, — показывает фотографии, — подземные водопады. Еще в 2016 году там берег был. Затем образовалась линза. А теперь большой ручей с озерцом. Таким образом, мерзлота тает. Вот эти находки, видимо, будут последними в этом культурном слое.
— Это ведь местечко, которое называли Гулянкой?
— Нет, это то самое Русское Устье, где отбывал свою ссылку эсер Владимир Зензинов (единственный политссыльный, которому удалось сбежать из ссылки в Якутии. В данном случае в Америку. — Я. Н.).
— ?
— А современное расположение Русского Устья правильнее называть Полярным, как это многие и делают. Их разделяют почти двадцать километров...
— ...и несколько поколений русскоустьинцев и полярнинцев. Кто из них еще слышит старославянский?
— Никто, конечно. У них был обыкновенный местный говор. В его основе лежит архангельский говор, и есть немного новгородского пришепетывания. По статистике там выходцев из Новгорода было всего два процента.
— Есть мнение, что русскоустьинцы — это потомки новгородских бояр, бежавших от гонений Ивана Грозного.
— Федька (Чикачев. — Я. Н.) не был боярином. Мы с архивными документами работаем. Ольга Чарина выделяет именно архангельскую составляющую, и у меня получилось, что 86% мигрантов на Север в 40–70-е годы ХVII века — это выходцы Вологодской и Архангельской областей и небольшое количество — из Центральной России. Что касаемо Грозного, погром он, конечно, учинил страшный, но цели уничтожить целые роды у него не было. Целью было показать Новгороду, кто в доме хозяин. Скажем так, это была разовая акция. По большому счету, незачем было в такую даль бежать по той простой причине, что их никто и не преследовал. Вполне достаточно было пересидеть в соседней деревеньке и не высовываться некоторое время.
— То есть это были первопроходцы, двинувшиеся покорять новые территории?
— Да, промышленные люди. Они шли каждый за своими целями, и потихонечку там оседали. Даже по документам можно отследить сезонное движение промышленных людей: они летом начинают писать челобитные с просьбами отпустить их охотиться. К осени достигают охотничьих мест.
— Местные не возражают при этом?
— Чукчи в кустах — классика жанра. В 2011 году на Нижней Колыме мы действительно именно в кустах нашли пластинку чукотского доспеха. У последних была национальная забава — нападать на людей, когда те сильно заняты — во время разгрузки судов, запасания дров, рыбалки и так далее. Массовый поток промышленников на Индигирку начался через двадцать лет после ее открытия. После зимовки промышленники приезжали в Якутск, рассчитывались с казной по налогам и писали челобитные, дабы отпустили бы их на Русь. А помотайсяка туда да сюда. Вот и оседали.
— Языки изучать приходилось.
— Вместе с тем пользовались услугами толмачей, в качестве которых часто служили женщины. Есть целый опус, им посвященный, где говорится, что живут пусть они вместе со своими соплеменниками, но «...на постели их отнюдь не использовать!».
— А толмачи, может, и не против — мало ли.
— Между прочим, многие аспекты жизни регулировались государством. Например, давались прямые инструкции, в какие дни можно печь хлебы в зимовье да и в другие сезоны, а в какие строго запрещено — ради пожарной безопасности. Очень интересно такие наказные памяти читать.
НЕСУЕТНЫЕ ЛЮДИ
— Как судьба Федора Чикачева сложилась, не знаешь?
— Печально завершилась. Нижнеколымский приказчик пишет нижнеиндигирскому, что потеряли мы Федьку со товарищи. Тот отвечает: буду к вам ехать — можно подумать, прогулка выходного дня! — поспрашаю. И ведь нашел их убиенными на Блудной реке. Зимовье их было разграблено.
— Еще слышала, что якобы Владимир Зензинов увез какие-то архивы с собой в Америку, и след их простыл.
— Целая делегация из нашего института специально отправилась в Америку смотреть архив Зензинова. Он разделен на две части — наши сотрудники исследовали обе части архива и никаких подобного рода документов в них не нашли.
— Почему ты занялась темой русских арктических старожилов?
— У меня диссертация была посвящена русскому населению в Якутии. Изучала историю государевых ямщиков, проводила раскопки на Алазее, на Нижней Колыме, на Индигирке, и ты знаешь, всей душою к арктическим жителям прикипела — их невозможно не любить. Они такие — особенные. До сих пор, а уже много лет к ним езжу, меня поражает их внутреннее спокойствие. Они живут в мире с собой, в мире с окружающей их действительностью, их не раздирают противоречия — отсюда и такая гармония. Арктиканцы ведь даже из тундры в поселок приезжать не желают. И не потому, что ничего другого не видели — ездили они всюду, а потому, что любят они эту недобрую, по сути, среду, которую иначе как матушка-сендуха и не называют. Настолько несуетные люди, которые точно знают, что на самом деле для них важно в жизни. Я, когда из арктических экспедиций приезжаю, крепко задумываюсь, куда мы все время бежим? А главное — зачем?
— Затем, чтобы как минимум в теплый туалет ходить, а не в шатающуюся на ветру деревянную кабинку над оврагом.
— В Русском Устье высоко по лестнице поднимаешься в «М» или «Ж», типа сортир, а внизу бочки установлены. Не интересовалась, как это потом утилизируют. На северах ведь не меняется ничего на протяжении сотен лет, и это тоже устраивает неприхотливых к быту северян. Те, кто желал переехать, давно это сделали.
— Тридцать сантиметров, и уже вечная мерзлота. Как вы там раскопы осуществляете?
— Есть свои отработанные методики. Если вкратце, разбиваем раскоп, доходим до мерзлоты, оставляем. Начинаем копать рядом. Пока возимся с одним раскопом, другой сантиметров на десять подтает. Такая двупольная система.
— Что в этот раз нарыли? Мы рассматриваем богатства археолога, аккуратно разложенные в разные коробочки: старинные гребешки для волос, деревянные ложки, застежки для одежды, подвески, грузила, детские игрушки, различные изделия из мамонтовой кости с очень красивыми резными рисунками.
— А вот довольно занятная вещичка, предназначавшаяся для излечения хворей, в частности, для снятия спазмов. Называлось это «ставить енно». В это углубление клали мох или пушицу, поджигали и прикладывали к определенным точкам. А это палочка, которой уголечек подталкивали к точке.
— Надо же, акупунктура. Интересное нарыли.
— С такими погодами торопились, как умели. Рабочих у меня было всего трое, а я после инфаркта копальщик уже совсем никакой, поэтому мы занялись раскопками в сползающих в реку оползнях, сохранившиеся предметы в которых на следующий год уже не спасти. Старый ледник даровал нам старинный чугунок, весло, багор. Дело в том, что в школьном музее имеются только экспонаты советского времени. Стариной всерьез никто не занимается еще и потому, что они не любят со старых мест что-нибудь уносить. Из-за суеверий же не реставрируют первую школу, которая в свое время была Ожогинской церковью, и эта тоненькая связующая нить времен, кстати, единственное сохранившееся с тех времен здание, находится в состоянии руин. Да что говорить, старое кладбище практически падает на лодочную стоянку, но трогать его боятся.
— Так принято.
— В свое время братья Чикачевы перенесли от берега церквушку на Станчике. Все правильно сделали — профессор Ополовников их точно бы похвалил! Но односельчане не испытывают никакой благодарности, считая, что должно уйти в лету — пусть уходит.
— А была история о старинной иконе Пресвятой Богородицы «Знамение», из которой один атеист в богоборческие 1920-е годы прошлого столетия сделал столешницу. А ведь это главная икона была, под которой первые русскоустьинцы пришли на Собачью реку. Так вот после сотворенного, рассказывали, и хозяин избы издох, и все его сыновья один за другим погибли.
— А я сейчас чего покажу! — открывая на планшете фотографии, с удовольствием следит за моей реакцией, — вот это кусочки оклада той самой иконы!
— Как? Откуда? Где ты это откопала? Реально от той самой?
— Той самой, да. Это именно «Знамение» — мы сопоставляли фрагменты. Смотри, рука Богородицы поднята вверх. Все это время они благополучно существовали на крыше избушки одного из русскоустьинцев, который и рассказал, что, когда ломали церковь, его отец обломки оклада от иконы подобрал и на крыше спрятал. В 2019 году хозяева решили избушку снести и на заросшей мхами крыше их и обнаружили. Сама икона, конечно, не сохранилась.
— Об этом не опасно рассказывать?
— На обломках есть клеймы — городовое, годовое и инициалы мастера, изготовили ее, кстати, в Иркутске, а вот проб нет, так что не из драгметаллов изделие изготовлено. Это латунь с так называемым огненным золочением — золотой амальгамой. Материальной ценности не несет, но, несомненно, имеет историческую и духовную ценность.
ЛОГ И ЗА ЛОГОМ
— Екатерина, у вас по материнской линии дворянские ведь корни.
— И об этом я могу говорить бесконечно много, — смеется, — но вот всего один факт: когда моя бабушка стала совсем-совсем старенькой, она начала забывать русский язык и говорила исключительно на французском, потому что ее гувернантка — княжна Наталья — только на французском ее маленькую всему и обучала и, несмотря на то, что это были уже 20-е годы, дала ей все, что полагалось дворянским детям, — языки, музицирование, образование и воспитание в целом.
— Так забавно звучит — 20-е годы, а ведь это было сто лет назад.
— Особенно когда о близких людях говоришь, кажется, что все это было совсем недавно, где-то здесь, а оказывается-то — сто лет уже прошло.
— У бабушек всегда бывают какие-то хитрые рычаги воздействия на своих. Чему ты научилась у своей бабули?
— Прекрасному русскому литературному языку! И английскому, кстати. Когда я что-то произносила неправильно, она поправляла, но только один раз. Если я продолжала говорить те же слова и фразы неправильно, бабушка попросту переставала меня слышать. А если долго урок на повторение усвоить не могла, то она не торопилась кормить обедом.
— Надо взять на вооружение. Все хотела спросить, твой младший сын Платон закончил Московский колледж архитектуры, дизайна и реинжиниринга. Он же вернулся домой спасать деревянное зодчество Якутска?
— Вернулся, но отчего-то действительно редкий для Якутии специалист, а он реставратор в том числе и деревянного зодчества, на родине оказался пока не столь востребован. Платон очень переживает за Залог. А пока работы для него не нашлось, поступил учиться на исторический факультет. А старший Яков нынче заканчивает факультет музеологии.
— Ты главный вдохновитель создания Музея города Якутска, там половина экспонатов практически из твоего дома, но почему не ты его директор?
— Потому что директор должен быть, в первую очередь, хорошим хозяйственником, и я рада, что таковым является Александр Павлович Ноговицын. Непонятно, почему до сих пор музею не дают возможности создать отдельное юридическое лицо, ведь так откроется гораздо больше перспектив для развития музейного дела. А так музей находится в составе Агентства по культуре и художественному образованию.
— У нас есть такое агентство?
— Да, при управлении культуры мэрии города. Мы выходим на балкон подышать воздухом. Нам открываются прекрасные виды на Бульвар учителя, Залог, Зеленый луг и Табагинский мыс.
— У тебя же тут раскопки были.
— Угу. Мама выходила на балкон и махала мне, мол, обедать-то иди.
— В электронных СМИ писали, что здесь-де найдены предметы кулунатахской культуры, что, возможно, и дату рождения Якутска пересмотреть придется.
— Как обычно, преждевременно написали. На второй год раскопок, когда такие же предметы полезли, я пошла к главному знатоку кулун-атаха Анатолию Игнатьевичу Гоголеву, показала всю керамику, на что он сказал, что замечательная, конечно, сохранность традиции, но это не кулунатах. В лучшем случае конец ХVII века.
— Прекрасный, кстати, бульвар получился.
— Но почти половину объекта мне строители не дали довести. «Главстрой» нас согнал, мол, сроки строительства, в этот же день засыпал раскопы щебнем, а потом две недели ни одной живой души здесь не было и никаких телодвижений! Как раз вот эта часть улицы — это бывшая протока.
— ?
— Чуть ли не до второй школы улица Ярославского по этому руслу и пролегает. Лог впадал в Лену — тогда здесь не было Зеленого луга, то есть местечко-то самое что ни на есть самое подходящее для проживания, начиная с каменного века. Вот если бы дали глубже копнуть! Обидно, конечно. А сам бульвар, да, прекрасный. Говорят, молодежь у нас одичалая. Ничего подобного, приходят, под гитары песни поют, приятно их слушать.
— Выходит, за Логом и есть Залог.
— Когда я была маленькая, никогда не говорили: «В Залоге», а говорили: «За Логом». За Логом у нас много друзей жили. Родилась я в доме, где седьмая почта, а сюда мы переехали, когда мне было восемь лет, так что здесь я каждую тропинку-дырку знаю, где, когда и что происходило. В 70-е годы в этом квартале большие изменения начались. Вот здесь шла улица Федора Попова, и на ней оставалась единственная деревяшка, после сноса которой исчезла и улица.
— К старожилам за логом в гости хаживала?
— А как же! Были замечательные Поповы. Георгий Григорьевич был сыном священника, а Таисия Павловна — выпускницей женской гимназии. Он музыкант-пианист, ждал, когда она закончит гимназию, и сделал ей предложение. У них дом — и машины времени не нужно было — как в 20-е годы они, поженившись, обставились, так с тех пор ничего в доме не менялось — старинные резные шкафы, кровати с высокими спинками и шишечками на них, вышитые шторы, плюшевые занавеси, венские стулья — заходишь к ним и попадаешь в начало века. И огород большой был. На праздники собирались у них друзья — музицировали, пели, и это была удивительная, непередаваемая атмосфера. Екатерина Алексеевна рассказывает ряд чудесных историй о горожанах, о соседях, о друзьях — все их уместить, к сожалению, невозможно, но как же ярко описывает она их быт, характеры, образы, и понимаешь, как Катюша любит всех этих людей, и родной город, и какую светлую память о них хранит.
— Катюш, у тебя все исключительно хорошие! Так разве бывает?
— А если все вокруг плохие, то общаться с кем тогда? Я бы не смогла так жить!
— Если все вокруг хорошие, значит, ты живешь в розовых очках.
— Да ну и пускай себе — мне нравятся мои розовые очки! И снимает с себя очки, у которых оправа розовая. Близорукая, я сразу этого не заметила. Мы дружно хохочем, сотрясая бульварный воздух. Немного замерзнув, идем ставить самовар.
— Катя, почему ученые всегда трясутся над своими находками как Кащей над златом, такие жадные до информации?
— Ничуть! Ничуть мы не жадные, — смеется, — всё, что мы находим и изучаем, делается для людей, и только для людей! Я сразу после экспедиции встречи с населением провела, всё изложила как есть, знаешь, как люди историей интересуются, что ты! Это же наша история. Общая.
— Ну ты скорее исключение из правил, тебя не только соседи, но и город, и республика знают.
— Маленькой, помню, пока иду в школу, здороваться со всеми устану. Когда в Академию наук поступать пришла, меня вдруг завотделом аспирантуры спрашивает: «Катя, это вы?». Я, конечно, сообразила, что это как раз один из тех персонажей, которых я не знаю, но они-то прекрасно знают всю мою семью. И что тут ответишь? Я — это я...
Яна НИКУЛИНА.
Фото автора и предоставлено героиней материала.