Гузель Яхина – О новом романе замолвите слово
На днях в одном из знаковых книжных салонов Санкт-Петербурга Гузель Яхина презентовала свой новый роман-буфф «Эйзен». Книга посвящена жизни и творчеству Сергея Эйзенштейна — «режиссера революции», гения кино и человека, которым восторгались Чарли Чаплин и весь Голливуд.
Яхина широко известна российским читателям своими романами «Зулейха открывает глаза», «Дети мои» и «Эшелон на Самарканд». Для «Зулейхи» она еще и написала киносценарий. На встрече с читателями писательница рассказала, почему героем ее новой книги стал именно Сергей Эйзенштейн. Пропустить это мероприятие мы просто не могли — ведь Гузель не только является одним из самых популярных авторов в стране, она еще и собрала все самые престижные премии, такие как «Книга года», «Ясная поляна», «Большая книга» и стала лауреатом премии правительства России. Мы записали все самые интересные моменты с этой встречи.
— Прежде всего о поиске героя. Почему именно Эйзенштейн? Чем актуальна эта фигура для современного читателя?
— Сергей Михайлович Эйзенштейн — это гениальный и самый известный в мире советский режиссер. Я очень долго думала, чтобы написать о нем. Подходила к этой мысли очень осторожно, потому что Эйзенштейн вызывает у меня трепет. Он был настолько неоднозначный и сложный человек, что было непонятно, с какой стороны подступиться к этой фигуре и как о нем писать. Я думала о нем с юности. Он интересовал меня с начала девяностых, когда я впервые увидела его «Ивана Грозного». Это было потрясение.
С тех пор я заболела этим фильмом и этим режиссером. С мыслью, что делать, я ходила достаточно долго. За это время успела окончить сценарный факультет Московской школы кино. И постепенно подошла к тому, чтоб написать об этом роман. Но разрешение себе на это я давала очень долго, ведь чем больше в Эйзенштейна погружаешься, тем сложнее и неоднозначнее он кажется. Это невероятно многоплановая фигура, в нем так много всяких слоев и вербальных комнат, что ходить по ним жутко интересно, но совершенно непонятно, как об этом писать.
Все это заняло несколько месяцев, и точка была поставлена на могиле Эйзенштейна в Москве, на Новодевичьем кладбище. Я поехала туда, чтобы просто постоять и немножко успокоить мысли. И дать, или не дать себе разрешение на написание книги. Мне кажется, что Сергей Михайлович был за любое движение вокруг собственной фигуры, за любой роман о себе, просто потому что он любил, когда о нем писали, когда он находился в центре внимания, когда его ругали или хвалили. Это было для него таким эмоциональным питанием. В общем, я поняла, что Сергей Михайлович был бы не против и я решила попробовать. Сейчас приеду в Москву, еще раз схожу туда — отчитаюсь, что все написано, все сделано. Сергей Эйзенштейн для меня — очень важная фигура, потому что он в чем-то меня сформировал и уже совершенно точно подтолкнул заняться кино, которым я занимаюсь уже достаточно долго.
— Мне кажется, что у всех нас есть такой человек, с которым мы всю жизнь ведем внутренний диалог. У вас — это Эйзенштейн. Как развивался ваш внутренний диалог уже после того, как вы решили писать про него роман? Как вы работали с архивом? Как готовились к этому?
— Думаю, что диалог с Эйзенштейном — это, пожалуй, звучит напыщенно, очень громко и высоко. У меня с ним не было никакого диалога, потому что Сергей Эйзенштейн был закрытым человеком. Казалось, что он человек-фейерверк, который был необыкновенно ярок во всех своих проявлениях, имел много друзей, знакомых, последователей и учеников. Но при всем том он был необыкновенно закрыт. При всей своей внешней яркости, блистательности, при огромном списке тех, кто просто смотрел на него, как на гения уже при жизни, он был спрятан за тысячей масок. И единственное, что можно было попытаться сделать мне как исследователю, это, в первую очередь, посмотреть на его фильмы, во вторую — на его тексты и, может быть, на те письма, которые он оставил и которые остались к нему. Вот этот большой исследовательский блок был важен еще и потому, что в нем я пыталась нащупать крошки того, о чем Эйзенштейн никогда бы не рассказал.
В своих текстах он часто мистифицировал и рассказывал о себе, как о некоем литературном герое. Какие-то вещи он придумывал, какие-то приукрашивал, о каких-то умалчивал. Попробовать разгадать загадку по имени Эйзенштейн — это была для меня задачка. И здесь Эйзенштейн не помогал, а даже немного мешал. Он скорее прятался, выдвигал какие-то лжеверсии себя в тех текстах, которые он оставлял. Я пыталась пробиться через эти разные слои и маски. Не знаю, как мне это удалось. Знаю, что в сфере кино к роману отнеслись очень по-разному. Тем не менее та версия, которая у меня сложилась, — это версия честная, в том смысле, что это не ода, не панегирик, не восхваление и, одновременно, это ни в коем разе не осуждение. Кто я такая, чтобы критиковать Эйзенштейна?!
— И какой Эйзенштейн получился у Вас?
— Я постаралась создать для читателя честную картинку, такой образ, который бы показывал его во всех прекрасных и не очень прекрасных проявлениях. А Эйзенштейн давал для этого повод. Можно из того огромного творческого наследия, что он оставил после себя, составить разные образы. И в этом для меня был очень большой соблазн попробовать уложить все это в какую-то концепцию и сделать из него, к примеру, Фауста, который отдал все и пожертвовал всем ради разгадки тайны искусства. Можно было сделать из него Антифауста, который жертвует собой и кладет на алтарь искусства себя, свою жизнь и своих родных. Можно было сделать из него отчаянного пропагандиста и написать роман о том, как художник сотрудничает с властью, создает пропагандистские сюжеты и пользуется этим всю жизнь. А можно сделать наоборот — человека, который вдруг внезапно в конце жизни прозревает и из пропагандиста становится отчаянным бунтарем и дает оплеуху режиму. Можно вылепить из него какую-то схему, некую концепцию, а этого очень хотелось избежать, потому что такой человек, как Эйзенштейн, гораздо сложнее любой концепции.
Хотелось сделать пестрый, искрящийся, такой разный, но все-таки сложный образ, в котором есть все. Эйзенштейном можно восхищаться безмерно, когда он, к примеру, совершает подвиг, спасая архив Всеволода Мейерхольда. И это действительно подвиг! Благодаря его поступку мы сегодня имеем архив Мейерхольда. А иногда можно им не очень восхищаться, когда он совершает какие-то поступки в личной жизни в отношении собственной матери или в отношении тех женщин, с которыми он был близок. Иногда можно снимать шляпы перед его гением. А это был гений космического масштаба! Иногда можно смотреть и удивляться тому, какими мелкими вопросами он занимался. Иногда можно подумать, что некоторые сцены мной выдуманы, а ведь Эйзенштейн на полном серьезе предлагал тогдашнему руководителю кино Борису Шумяцкому экранизировать порнографическую поэму «Лука Мудищев». Шумяцкий, будучи человеком не очень грамотным, на полном серьезе эту идею поддерживал.
И это не анекдот, а правда, что на съемках «Ивана Грозного» в Алма-Ате Эйзенштейн бесконечно рисовал цикл карикатур с царем-пенисом, смеша этим аудиторию и поддерживая дух людей. Я надеюсь, что роман написан так, что видно все эти блески самых разных цветов и оттенков, которые показывают Эйзенштейна с разной стороны и все же подчеркивают трагичность его фигуры, потому что для меня это фигура трагическая. Фигура, которая могла бы сделать гораздо больше, если бы ей дали. Художник, в котором гигантский талант соседствовал с самым паршивым человеком. Напомню, что Эйзенштейн жил и работал в тоталитарном государстве. Вот это все складывается в трагический портрет.
— Вы сказали, что жанр книги можно опередить как мокьюментари — это жанр игрового кино, который имитирует документальную съёмку, а также использует фальсификацию и мистификацию. Что вы имели в виду и где проводили черту между фикшном и нон-фикшном, пока вы писали книгу?
— Самое сложное было пройти по этой границе между вымыслом и правдой, между фикшном и нон-фикшном просто потому, что про Эйзенштейна известно очень много, почти как про Ленина. Про него столько написано книг — и про его жизнь, и про творчество, и про его тексты — на всех языках мира. Поэтому тот огромный корпус фактов об Эйзенштейне, который я как-то освоила, был так велик, что двигаться внутри него было необыкновенно сложно. Нужно было понять, как сделать так, чтобы в этом огромном корпусе правды читатель бы получил что-то такое, что бы его немножко увлекло, чтобы все-таки он прочитал художественный, а не научный текст. Призываю воспринимать этот роман как литературный текст, и потому я постаралась сшить правду и вымысел бесшовно. Сделать так, чтобы читатель получил достаточно серьезную порцию правды об Эйзенштейне, а с другой стороны, чтобы он двигался по этой пружине повествования, чтобы она его за собой тащила. Я сшивала так, как умела. Вы, наверное, не всегда сможете понять, где правда, а где вымысел. Но уверяю вас, что некоторые вещи, которые вам покажутся вымыслом, — это на самом деле правда.
— А с этого места подробнее.
— Вот, к примеру, такой анекдотический случай, над которым очень скромно хихикают эйзенштейноведы. Я из него сделала целую главку. Это написание сценария к фильму «Броненосец «Потемкин». Мы привыкли воспринимать этот фильм как некий символ первой русской революции. Раньше его обычно показывали 7 ноября, но никто даже подумать не может о том, что сценарий для него писался очень интересным образом. Эйзенштейн взялся написать два сценария параллельно, причем одновременно. Ему очень нужны были деньги и ему было интересно. Он поделил день на две части. С утра писал с Григорием Александровым сценарий для фильма «Броненосец «Потемкин», а во второй половине дня работал над сценарием из бандитской жизни. К нему приезжал писатель Исаак Бабель и они вместе делали сценарий о Бене Крике. И помимо этих двух Эйзенштейн взялся за третий и разбил день на три части. Третий сценарий назывался ни много ни мало «Базар похоти». Это была история из жизни проституток, женщин в публичном доме. Этот сценарий был написан, и предполагалось, что его поставит режиссер Нина Агаджанова — революционерка, член РСДРП. В общем-то, он стоил того, чтобы его прочитать.
Я нигде не смогла его найти. Думаю: «Что же такое, все пишут про этот сценарий и так хихикают смущенно, удивляются, но он нигде не опубликован». Я пошла в Российский государственный архив литературы и искусства, взяла этот сценарий и прочитала. Это совершенно феерический текст, в котором невообразимое количество самых ярких сцен — сцены убийства, самоубийства, большого пожара, массового заражения сифилисом и всего чего угодно. В этом сценарии огромное количество веселого и страшного, и это все умещается на 50 страницах текста. И я поняла, что не могу об этом не написать. Это не анекдот, это правда, и таких кусочков правды там достаточно много. Я позволяла себе из небольших каких-то фактов выращивать большие сцены, эпизоды, главки. Я позволяла себе даже переформулировать цитаты, потому, что иногда язык тех, кто эти цитаты произносил, был достаточно чудовищный. Я позволяла себе даже придумывать утерянные кадры из фильмов Эйзенштейна. Так получилось, что мы не знаем некоторые кадры из фильма «Броненосец ʺПотемкинʺ», мы не знаем и вообще никогда не видели картину «Бежин луг», которая была уничтожена или стерта. Но для книжки, для литературного текста казалось уместным это воссоздать и порой придумать. Я пыталась наполнить эту правду жизни, нанизать ее на некую структуру и все это уложить в литературный текст. Поэтому вы будете читать текст достаточно литературный. Иногда в нем будут какие-то цитаты или отсылка к каким-то конкретным фактам, датам, цифрам. Но по большому счету — это, конечно роман, это авторская версия о том, кто такой был Сергей Эйзенштейн.
Записала Татьяна КРОТОВА (Санкт-Петербург)
Фото магазина «Буквоед»