Миры Даши Намдакова

В НХМ открылась выставка скульптора с мировым именем Даши Намдакова. Уроженец небольшого бурятского села с древними традициями, он с помощью таланта художника показал культуру своих предков России и миру. В его работах переплетаются буддизм, традиционное искусство и верования народов Сибири, Великая степь. И не только. При этом они очень современны, со своим четким авторским почерком. Помимо «небольших форм», над которыми, как он сам говорит, ему нравится работать больше, он известен и как автор больших монументальных композиций.

Открытие выставки «Стихия» в НХМ — это событие, особенное для не только музея, но и для самого художника. В свое время в Красноярске он учился у известного якутского скульптора Эдуарда Пахомова. На творческой встрече Даши Нам­даков рассказал о своем искусстве, школе и некоторых жизненных перипетиях, повлиявших на формирование его как художника. А начал мастер с рассказа о проекте ленд-арт-парка «Тужи» в его родной деревне в Забайкальском крае.

Зов предков. Из Лондона в Тужи

— Я стараюсь бывать чаще в родной деревне Тужи, просто нуждаюсь в этом. Порой, когда мне было тяжело и одиноко, я брал билет и пулей летел туда. Сначала в Читу, где меня встречали друзья, потом мы ехали в тайгу. А там садишься на коня, и... хватает трех дней, чтобы ты снова стал ребенком, очистился, снова был способен воспринимать мир. Наша деревня очень маленькая. Мы в нашей деревне, я считаю, как староверы, как семья Лыковых в Красноярском крае.

***

— Тужи — это единственная бурятская деревня в нашем районе. И в силу этого мы, конечно, очень дружны. Всего шестьдесят дворов. Мы действительно как одна семья. Еще многих из нас объединяет то, что все мы учились в интернате, поскольку школы у нас там нет. Все жили в одном общежитии и друг друга знаем как облупленных. Так мы и выросли.

***

— Ну а потом и нашей деревни коснулось то, что происходит со многими небольшими поселениями в стране. Думал, что ее этот процесс затронет в последний момент. Но нет — все больше людей уезжало, и в основном молодых. Ко мне подходили старики и просили что-нибудь придумать. Был у нас один дедушка-мудрец, и вот он рассказал однажды свой сон, будто он сидит в деревне, а вокруг одни пеньки. И, обращаясь ко мне, сказал: «Неужели я доживу до этих дней?». Так вот, проект ленд-арт-парк «Тужи» — это даже такая вынужденная история, чтобы спасти деревню. Других целей у нас не было.

***

— В общем, я собрал тогда и стар и млад, предложив подумать, что можно сделать. У нас, у бурятов, так же как и у вас, все держится на корнях. Если корни сгниют, то дети будут рождаться слабыми, неконкурентоспособными. Потому наша задача — укрепить эти корни, передать в том числе и знания. Я сказал, что могу вложить деньги. Но с тем условием, что все должны принять в этом участие, по мере своих сил — кто чем может. Мы начали, и произошло невероятное. Собрались все. Я думал, что такого уже не будет. Приехали многие, взяли отпуска, засучили рукава, начали работать.

Рядом с деревней есть место, где в советские времена проходили праздники, маевки. Очень красивое место. Там и начали строить. Я ходил с карандашом, рисовал объекты: здесь будет ресторан, здесь мост, здесь домики. Позвонил губернатору, представился. Он сказал, что знает меня. Я описал ему проект. На что он сказал, что нам нужно начинать, а государство поддержит и поможет, но не сразу.

***

— 9 мая приехал в деревню, чтобы приступить к началу работ. У нас там речушка есть, и мы, перемещаясь по участку на автомобилях, умудрились почти все машины в грязи посадить. Это навело на мысль о строительстве дороги. Позвонил одному знакомому и спросил, может ли он построить здесь два километра дороги, пообещав, если государство не расплатится, отдать из своего кармана. На следующий день дорожники были у нас и построили дорогу очень быстро. Конечно, тут сказался какой-то мой авторитет, мне поверили. Сейчас и власти помогают. Но изначально мы там использовали семейные деньги, вырученные от продажи дома в Лондоне.

Это было до ковида, когда мы решили вернуться обратно в Россию. Почему? Я понял, что дети вырастают и говорят на английском. Потом еще и то, что скоро начнут жениться, выходить замуж и растворятся во всей этой массе. А допустить я этого не мог. Подошел к жене и сказал, что нужно возвращаться. Тогда и решили, что построим дом в своей деревне. В итоге мы все это построили. Нам многие помогали. Если цель правильная, люди верят и идут. Приезжайте в гости!

Школа

— Хочу сказать, что как будто мы искали свой язык, когда учились в Красноярске. Наверное, потому что школа новая и находится вдалеке от академических московских и питерских. Поначалу мне казалось, что я не там учусь и нужно учиться в центре. А потом, конечно, понял, что здорово, что окончил художественный институт именно в Красноярске. Причем, когда я выпускался, а выпускался экстерном, мне сказали, что у меня есть такой стержень, который академическое знание может попросту убить. И вот мы искали, находили все вместе. И мне кажется, что мы подняли за все это время такой серьезный пласт сибирского искусства.

Эдуард Пахомов

— Это было везение попасть к нему. Мы были молоды, а он уже состоявшийся художник. И у него был свой уникальный язык. Я помню лица, которые он делал простыми штрихами. Два надреза — глаза, две точки — и вот виден нос. И я все спрашивал себя тогда, как это он делает. Пробуешь, а получается все какое-то «деревянное». У него была работа «Рыбачок». Мальчик стоит с удочкой и нанизывает на крючок червячка. Простая композиция. Нет каких-то фундаментальных идей вроде. Но в то же время вещь фундаментальная в своей простоте, нежности.

***

— Я всегда говорю, что Эдуард Иннокентьевич научил меня нежности. Бронза — материал суровый, тяжелый, а тут он сумел создать какой-то воздух. Этого было мало в советском фундаментальном искусстве. И создавать образы во всех этих тоннах, чтобы они парили в воздухе, меня научил именно он. Мы дружили. Он часто приезжал ко мне в гости. Помогал в моей работе в Казахстане.

Для меня это ответственность — приехать к нему на родину со своей выставкой. Это своего рода отчет. К тому же знаю уровень якутского искусства — это Рембрандты. Может, где-то я и успешен, но к себе как к художнику отношусь скромно. И поездка сюда для меня, конечно, мандражная.

Скульптура и живопись

— Нас восемь детей в семье. Я шестой. Отец у нас был уникальный человек. Чего только у него не было: и масляные краски, и разные инструменты. Он занимался тем, что расписывал буддийские храмы, делал деревянные скульптуры Будды. Всегда меня ждал, когда вернусь из интерната в свой выходной. Помню, что я привозил большие банки из-под сгущенного молока. Он их разделывал на листы, и мы с ним делали чеканку. У нас были всего сутки. И я всегда с сожалением смотрел на часы, когда время уже уходило. И всегда ждал, когда вернусь и начну снова работать с отцом. Все восемь детей в семье с одинаковыми способностями. Просто меня вытолкнули и помогли получить образование.

***

— Вообще, я всегда завидовал живописцам, работе с цветом. Это что-то божественное. Хотя у меня максимальные наклонности к работе с объемами. У живописца уже все есть на картине — готовое произведение искусства. А скульптору нужно сначала вылепить, потом формовать, отливать, чеканить. Это такая бесконечная история. Несколько раз я пытался делать что-то свое в цвете. Но все попытки были неудачными.

Монументальное

— Мечта любого скульптора — сделать монументальное произведение. И я здесь не исключение. Раньше, когда были худсоветы, конкурсы, у молодого художника обычно спрашивали: «Есть ли у вас что-нибудь монументальное?». Если ответ был отрицательный, они говорили: «Приходите, когда будет». И я в этом смысле благодарен президенту Казахстана Нурсултану Назарбаеву, который пригласил Михаила Шемякина и меня с предложением сделать что-то для Астаны. И уже через месяц я придумал идею, которую и реализовал.

***

— Композиция такая — огромный бык, на котором находится трон, где два барса держат меч и там стоит царица. Назарбаев спросил меня: «Почему бык, а не лошадь?». На что я ответил: «Бык — это же огромная силища, и в моем понимании бык — это символ стабильности и несокрушимости». Он с моими доводами согласился и сказал: «Будем ставить». Я был в шоке. За три минуты уговорить такую величину!

Таким образом он открыл мне дорогу в монументальный мир. И с этого момента я начал делать вещи, которые мне интересны. Ко мне обращаются с разными идеями. Но я говорю, что буду делать только то, что мне интересно. Самое ценное — это время, и тратить его на какие-то «холостые» вещи не хочется. И я счастлив, что мне это удается.

«Царская охота»

— Я долго дружу с Шойгу. Он когда-то попросил меня съездить к нему на родину и сделать что-то там. Я прилетел в Кызыл, где меня встретил тогдашний глава. Меня привезли на площадь в городе, где стоит стела, олицетворяющая географическую точку центра Азии, которая находится в Тыве. Далее поехал в Аржан, где шли археологические раскопки. Причем там работали сразу две команды — московская и питерская. Я понимаю, что это ведущие археологи, написавшие тома книг.

Вечером собрались все вместе, и они рассказывали о сделанных в Аржане находках. А это девятый век до нашей эры. Это космическое искусство, космическая цивилизация, сравнимая с великими цивилизациями, о которых все знают. У нас часто возникают вопросы: «Кто мы, что мы?». А тут все есть.

***

— Я пытался «оживить» царские захоронения. Там лежат «он» и «она», все в золоте. Уникальной пластики вещи. Штаны сделаны из бусин, сшитых между собой. Такие маленькие дырки, и непонятно, как все это сделано. В общем, за основу для своей работы я взял все это. Добавил еще кое-что из тех же мест. Композиция называется «Царская охота»: воин сопровождает свою даму, они летят на фоне степи.

Что интересно, есть еще там работы седьмого века до нашей эры. Проходит всего двести лет, и уровень падает. Потом я предложил изменить еще и стелу, сделать более достойную композицию. Было сопротивление, конечно, среди жителей: «Он не наш, а это наша память». Но все-таки новую стелу мы сделали.

«Религиозное строительство»

— Когда мы строили буддийский храм в Тыве, то я пытался во всем разобраться. У нас есть ученый, который двадцать лет образовывался в Индии. Так вот он мне сказал тогда: не пытайся понять, просто соблюдай каноны. Но при всем этом мы, со своей стороны, хотели, чтобы это было искусство. Нашу мастерскую посетила тогдашний директор Третьяковки Зельфира Трегулова и предложила показать все это в Москве. Были сомнения, ведь мы все это сделали для храма. Но все же поехали в Москву. Когда пришли в галерею на Крымском валу, я понял, что наша скульптура не подойдет по высоте. А значит, это судьба. Не стали выставлять.

***

— А ведь еще мы в Татарстане построили мечеть, так странно. Но ко мне приходят и просят, чтобы мы спроектировали. И мы за это беремся. Я просто много сил отдаю на это. Взять тот же православный храм в парке «Патриот». Он отнял много сил. С тех пор я не люблю туда ездить. Очень много сил ушло. Большие проекты, они очень энергозатратны. Монументальное — это всегда большая ответственность. Особенно, если это касается религии, где нужно учитывать традиции и каноны.

Войны и шаманы

— Мне всегда казалось: где мы, а где войны? Всё это было давно. А может, всё это было неправда. В общем, я с осторожностью подходил к этой теме. И к теме шаманизма. Одна из первых выставок в Москве в итоге называлась «Шаманы и войны». Когда я начинал над всем этим работать, то думал, что мое искусство вряд ли будет многим интересно, что в основном оно для наших монголов, бурят, вообще сибиряков. Но оказалось, что это не так. Понятно, что все это воспринимается по-разному. На Западе со своей колокольни, а на Востоке — со своей.

«Стихия»

— Стихия — это наше всё. Одна из моих первых работ так и называется — «Стихия», она есть здесь, на выставке. Там лошадь летит над степью. Но это для меня не лошадь, через ее образ я попытался передать состояние стихии. То, что сидит у нас у всех, что дала нам всем природа.

Шаманизм. История чудесного исцеления

— Я заболел, когда мне исполнилось почти пятнадцать. Случилось прободение желудка. Сделали операцию, зашили. Но оказалось, что все это надолго. В итоге — четыре операции. Несколько раз был в крайне тяжелом состоянии. Родители, конечно, возили меня и в дацан, пробовали и восточную медицину. И вот однажды в Читу приехала одна шаманка, и мама сказала мне: «Давай съездим». Приехали к ней, а она была в больнице и попросила к ней не приставать. Там много народу было. Но, проходя рядом со мной, она сказала: «Ты умираешь» и добавила: «Заберите меня отсюда завтра».

***

— Мы привезли ее в дом наших бывших соседей. Приехав, она спросила, купили ли мы карты, обычные игральные карты. Мы купили. Когда вернулись, они сидели за столом и ели. Я сел в кресло, но мне было очень тяжело сидеть, я скрючивался, болел живот. Она сказала маме: «Перетасуйте карты. Если одиннадцатая карта будет бубновый туз, то его вылечим». Мама, перетасовав, открыла — бубновый туз. Это было первое чудо, которое я видел в жизни. Математики могут сказать, какая вероятность такого может быть.

***

— У шаманки было медное зерцало, которое она приложила мне к животу. Потом спрашивает, что за дерево находится у нас в пятнадцати километрах от деревни. Мама ответила, что, может, это наше родовое дерево. Шаманка на это сказала, что там два хозяина — старик и молодая девушка. И они злые. Они недовольны, что вы забыли свои традиции, перестали ездить в эти места. И вот это и есть проблема, надо вымаливать. Сказала нам приехать за ней через неделю и отвезти туда. И что нужно забить двух баранов обоих полов, приготовить белую пищу и ткани, рубашки, благовония.

***

— Мы тогда вернулись в деревню и поехали к этому дереву. Это огромный кедр, в три обхвата. Единственный кедр в округе. Так вот, оказалось, что с этим деревом связана длинная история нашего рода. В Тибете кому-то из предков сказали, что нужно найти дерево и поклоняться ему, и тогда все у нас будет хорошо. Они так и сделали, но с наступлением советского времени все это ушло. В общем, оказалось, что наказывают в нашем роду младшего по мужской линии. И это был я.

***

— Потом, через неделю, мы привезли к этому дереву шаманку. Я даже туда не пошел, не было сил. Они сделали обряд по всем правилам, а это все непросто. Ее трясло, она молилась, у нее свело обе ноги. А до начала обряда она написала текст молитвы и сказала, что если ей не удастся вымолить, то она умрет. Потом она потеряла сознание, но ее откачали, вернулись домой. Мама собрала все золото, а его было немного, завернула в платок и отдала ей. Она уехала, даже не посмотрев.

***

— В ту пору я просыпался каждое утро в пять часов утра, и у меня в течение часа болел живот, как ножом резало. Я зажимал зубами одеяло, чтобы не застонать и не разбудить родителей, им было и так тяжело. Так вот, после ее отъезда я проснулся к обеду, и у меня ничего не болело. На следующий день все повторилось. Я собрался и уехал в Улан-Удэ. Хотелось жить. Произошло чудо. И это перевернуло мой мир.

С тех пор стал изучать традицию. Буддизм пришел триста лет назад, но что было до этого? До сих пор пытаюсь все это понять. И это явилось темой моего творчества, и, возможно, оно спасло меня как художника. Хочется сделать так, когда можешь уйти в определенное состояние и творить. Ведь художники живут в ограничениях школ, канонов, в каких-то рамках. А если ты уйдешь «туда», то можешь позволить себе все.

Творческий выбор

— Больше всего на свете я люблю заниматься личным творчеством. Делать выставки — это такой кайф! Люди пришли посмотреть, понравилось — хорошо, а если нет, значит, нет. Но это мое, я так вижу.

О современном искусстве и успехе

— Несколько лет я прожил в Лондоне, активно посещая музеи. Интересовался, конечно, и произведениями 20 века. Что-то больше нравилось, что-то, конечно, меньше. Но вот крайний раз, когда был в Англии, я, зайдя в зал музея, стал рассматривать «Подсолнухи» Ван Гога. И начал понимать, что Ван Гог, которого при жизни никто не знал и который не продал ни одной картины, держит весь двадцатый век. И поэтому успех — это штука очень относительная.

 

И. БАРКОВ