Реальность Иннокентия Корякина

Если в Якутске случайных прохожих попросить назвать любимые якутские картины, то среди прочих знаковых работ, несомненно, упомянут работы нашего сегодняшнего собеседника. Возможно, не вспомнят фамилию, но хоть одно из его произведений опишут с удивительной точностью. Потому что картины Иннокентия Корякина всегда содержат увлекательную историю, а персонажи как будто хорошие знакомые, которые хотя и живут не рядом с нами, но где-то совсем близко. Там, где хочется оказаться самому.

— Иннокентий Иннокентьевич, беседуя с художниками, я всегда начинаю с одного и того же вопроса: помните ли вы свой первый рисунок, которым захотелось похвас­таться перед родителями?

— Боюсь, что в этот раз вы не получите ответ на этот вопрос. И тому есть объективная причина: я рос в семье художника, и мой старший брат тоже был художником. Поэтому в моей семье трудно было впечатлить детским рисунком кого-либо. К тому же в гостеприимном доме моих родителей всегда гостили художники. Приезжали поохотиться, выйти на пленэр, пообщаться между собой на важные для них темы. Так что я рос в среде, где все дышало живописью.

— Помимо вдохновляющего окружения ведь должен быть талант рисовальщика, чтобы стать художником?

— Видимо, кое-что передалось от отца. Сколько себя помню, всегда рисовал, все тетради были сплошь в рисунках. А с четвертого класса перешел в художественную школу.

— С четвертого класса уехал из семьи на учебу?

— Нет, художественная школа была в моем родном поселке. Дело в том, что я жил в Харбалахе Алексеевского района (ныне Таттинский улус), который был создан как населенный пункт перспективного развития. Место было новенькое, основанное в начале 60-х, но в ней сразу были построены и художественная, и музыкальная школы. Так что никуда переезжать не понадобилось, пока в восьмом классе не поступил в художественное училище в Якутске. Там я учился на художника-педагога в мастерской большого художника, Эдуарда Васильева. Сразу после училища уехал в Красноярск, в художественный институт.

— Получается, вы с самого детства прямиком были нацелены на то, чтобы стать художником и получили самое что ни на есть академическое образование по профилю. Давайте поговорим о методе учебы на примерах. Знаю, что сейчас в том же художественном училище не приветствуют отклонения от канона. Конкретный пример: попытка внести в свою работы стиль аниме (стиль японской анимации, очень популярный среди молодежи) строго карается плохой оценкой или непринятием работы. Как вы к этому относитесь?

— Мое обучение происходило в разгар перестройки и в эпоху становления молодой России. В Красноярске я учился с 1992 по 1999 годы. Так что учились мы в сильно раскованные времена. Но все равно академическая живопись, русский реализм были основой школы. Среди моих однокашников были условные «бунтари», однако я к их числу никогда не относился. Учился, как учили мастера, и считаю, что это правильно. Базу дает именно умение рисовать в классическом стиле. Прежде чем экспериментировать в модном стиле эпохи, надо просто научиться рисовать правильно. И Кандинский, и Шагал, прежде чем начали писать свои революционные работы, состоялись как сильные художники-реалисты. Только тогда, досконально зная, против чего желаешь изъявить свой протест, можно убедить общество в своей правоте. Так что в этом вопросе я тут на стороне учителей.

— То есть ваш нынешний стиль сформировался позже, чем в период учебы?

— Почему? Я ведь пишу реалистичные картины.

— Да разве? Мне кажется, ваши картины совсем не похожи на образцы русского реализма или соцреализма.

— Все, что я пишу, — это вещи реального мира, животные, люди, предметы. Что это, если не реа­лизм? Да, есть элемент фантазийности, ну так это и есть мое видение, мой стиль.

— Понятно. Давайте тогда поговорим вот о чем. У вас здесь на мольберте стоит незаконченная работа. И она выполнена в самой что ни на есть реалистичной манере. Но я в ней не вижу вашего фирменного стиля. Я правильно понимаю, это работа на заказ?

— Да, это работа на заказ. Художник должен кормить семью, поэтому работа на заказ — неотъемлемая часть жизни. Но вы не совсем правы, потому что судите по только что начатой работе. Заказчик знает, к кому обращается, и мой стиль — это то, что повлияло на его решение сделать заказ. Договариваясь о сюжете, я всегда стараюсь внести свое видение, и заказчики, как правило, с радостью соглашаются с моими правками. А иначе я не берусь за работу.

— А нельзя прожить, продавая только те картины, которые вы сами задумали как автор?

— Нельзя. Ну в моем случае это так. На то есть разные причины. Главное, конечно, это то, что люди редко покупают художественные полотна. Они хотят что-то свое, портрет родственника или что-то еще. То, что художник нарисовал по наитию, по вдохновению, покупают, конечно, но реже. И тут возникает другая проблема: я трудно расстаюсь со своими картинами. Понимаю, что продать нужно, что от этого картина не исчезнет, но все равно приходится уговаривать себя.

— Кстати, как это происходит, откуда люди узнают о твоих творческих работах?

— Приходят в мастерскую, видят работы вживую. Или, наоборот, что-то видят в сети и решают приобрести. У меня есть и телеграм-канал @koryakininnokentii, и другие социальные сети, где регулярно публикую свои работы. Не все подряд, но лучшие работы вывешиваю на общее обозрение. Новое время, новые способы взаимодействия с публикой.

— Кроме Якутии откуда покупают?

— Много работ уехали в Москву. Некоторые работы купили в Монголии, много куда ушло по одной картине. Интересуются из самых разных мест, ведь изобразительное искусство самое универсальное, доступное для понимания: чтобы понять, что изображено на холсте, не надо знать язык, на котором говорит художник. Живущий в Якутии человек может влюбиться в живопись африканского художника, и, наоборот, жителя черного материка вдохновят работы северного живописца.

— Иннокентий Иннокентьевич, можете сказать примерное соотношение работ по вдохновению и заказных?

— Сейчас, наверное, это 50/50.

— Получается, вы половину рабочего процесса посвящаете заказным картинам?

— Не совсем верно. Вообще, я работаю быстро, но замечаю, что над авторской работой в среднем работаю около месяца, а заказные работы чаще всего выполняю за пару недель. Задумка сюжета, построение композиции — часть творчества, и, когда в начале работы уже заданы условия, работа идет чуть быстрее.

— А бывает так, что во время работы над заказом приходит задумка личного проекта и приходится отложить ту работу, над которой трудитесь?

— О, такого не бывает, потому что я никогда не работаю над несколькими работами одновременно. Привычка, характер так устроены, что мне обязательно надо закончить одну работу, до этого не могу взяться за что-то другое. Но при этом, да, может случиться такое: приходит задумка. И тогда в голове начинается параллельная работа: что изобразить, какими красками, композиция. Профессиональный художник именно этим и отличается — может в голове составить свою будущую картину. Кстати, в таких случаях срок работы над задумкой значительно сокращается.

— Иннокентий Иннокентьевич, а бывает ли так: чтобы напрямую не отказывать, вы назначаете завышенную цену за работу?

— Нет, это не мой метод. Я знаю свой уровень и всегда назначаю ту цену, которая соответствует моей работе. Это честно перед собой и перед заказчиком.

— А сколько стоит у вас заказать? Например, во сколько обойдется эта картина, находящаяся в работе?

— Вот это вопрос интимный, об этом должны знать я и мой заказчик.

— Значит, у меня нет способа узнать конкретную сумму?

— Способ есть — честно заказать у меня работу.

— Давайте поговорим о сюжетах, которые приходят вам в голову. Мой любимый сюжет в ваших работах — это тот, где центральную позицию занимает якутский бык или корова. Судя по частоте появления этого животного, он и у вас в фаворитах?

— Да, абсолютно верно. Причем именно якутская порода! В детстве мои родители держали хотон, но наши коровы были обычные рыжие симменталки. А у соседей были настоящие якутские, с черно-белым окрасом, со смешными, будто козьими рогами, очень красивые. И с детства они меня завораживают. Холмогорки, яро­славки вообще не трогают, а наши — да. Казалось бы, в Якутии основная порода должна была быть местная, но в советское время решили ради повышения надоев привезти более продуктивные породы. Хорошо, что в северных улусах сохранилась беспримес­ная якутская корова, сейчас и в центральных улусах потихоньку начали возрождать ее. Недавно в Горном улусе видел целое стадо, очень красиво.

— Не могу не заметить, что якутский бык на твоих холстах, как правило, какой-то гигант, хотя, по сравнению с теми же холмогорскими, он довольно миниатюрный...

— Ну тут дело восприятия. Они не такие уж и маленькие. А в якутском быте, если не сравнивать с чем-то пришлым, они были самыми большими животными. А если смотреть на них глазами ребенка, то, конечно, бык представляется самым настоящим гигантом.

— Согласен, абсолютно согласен. Иннокентий Иннокентьевич, а сколько у вас картин на сегодня?

— Не знаю. Вы даже о примерном количестве не спрашивайте, честно, не знаю. Так повелось, что с начала творческого пути я не вел счет, и поэтому не могу сказать даже в духе «около того-то». Я даже не уверен, сколько у меня выставок было, хотя их пересчитать несложно. Просто не считаю.

— Да, выставки пересчитать действительно было бы несложно. Тем более что ваша первая выставка была относительно недавно — в 2017 году. А как это было — подготовка к первой выставке? Когда поняли, что «пора»?

— Знаете, просто пришло понимание, что действительно пора. Что работ накопилось, что пора познакомиться с живой публикой. А ведь никто не подгонял, не торопил, что удивительно. Впрочем, одна подталкивающая была... Жена Карамзина (Владимир Карамзин — якутский художник, график, живописец, заслуженный деятель искусств ЯАССР, заслуженный художник РСФСР) при каждой встрече говорила, что надо готовить выставку, что это важное событие, чтобы вступить в союз, состояться как живописец. Кстати, все, что она советовала, сбылось как пророчество.

Ну а выставка была, да, в 2017 году в арт-галерее «Үргэл». Помню, волновался ужасно, наверное, каждый деятель искусства испытывал этот страх: «Вдруг не поймут, не примут». Или что люди вовсе не придут. А когда пришло много людей, видя, как они смотрят на картины, поймал чувство радости, поду­мал, что не напрасно работаю. Выставки необходимы, они дают живой отклик, настоящую оценку, чувство удовлетворенности. Поэтому стараюсь их делать регулярно.

— Иннокентий Иннокентьевич, а можете рассказать о какой-то особенной картине? Знаю, что художники не любят подобные вопросы, но я говорю не о любимой картине, а о значимой для вас как событие.

— Наверное, такой картиной для меня является картина о моем деде. Он погиб в Великой Отечественной, под Сталинградом. «Пропал без вести». И про него я знал очень мало, только рассказы отца и маленькая фотокарточка. Пробовали найти его следы, я общался с поисковиками, есть зыбкие данные, которые могли быть информацией о нем, а может, и нет. Когда я решился писать его образ, мне было 42 года. А погиб он, когда ему тоже было 42, в 1942 году. Такое вот совпадение.

— Продолжим тему семьи. Я не спрашиваю, как оценивали твои работы отец или старший брат, это профессионалы оценивали профессионала. А вот ваша жена, дети, ведь они первыми видят большинство нынешних работ? Насколько важна их оценка для вас?

— Вы правы, это мои первые зрители, мое первое жюри. Жена у меня истинно чурапчинская женщина, поэтому оценивает очень сдержанно. Если она ничего не сказала, это почти что высшая похвала! Могу гордиться собой. А вот дети могут дать детальную оценку, порассуждать о композиции, о степени готовности работы. И у них развитый художественный вкус, я всегда прислушиваюсь к их мнению. Художественный вкус вырабатывается по мере насмотренности, поэтому дети и внуки художника в этом плане народ подготовленный.

— Обязательный вопрос: как вы справляетесь с творческим кризисом? Ведь наверняка есть периоды, когда творчество на нуле, ничего не получается. Или вам это состояние неведомо?

— Такого, наверное, не бывает, чтобы у какого-то творческого человека всегда было вдохновение. Спады бывают, это неизбежно... Я их пережидаю. Но не прекращаю работать. Если не идет процесс, можно отложить кисть и начать делать подрамники, готовить холсты. Могу выйти за город, на охоту. Природа и общение с друзьями — хороший способ отдохнуть и вдохновиться. Постепенно настрой восстанавливается, вхожу в рабочий ритм.

— И последний вопрос нашего интервью. Если бы вы не были художником, то кем бы хотели быть?

— Вспоминается разговор с нашим олимпийцем Павлом Пинигиным. Он как-то мне сказал: «Если бы я не был борцом, я бы хотел быть художником!» Так вот у меня мечта противоположная: если бы я не был художником, я бы хотел быть хорошим борцом вольного стиля. Люблю этот вид спорта, как, наверное, большинство якутских мужчин.

Егор КАРПОВ