Дайте лесу гореть!
На прошлой неделе, 21 июня, у нас в Якутии отметил свой 50-летний юбилей профессор из СанктПетербурга Игорь Григорьев. Почему здесь? Дело в том, что Игорь Владиславович, доктор технических наук, преподает на кафедре «Технология и оборудование лесного комплекса» факультета лесного комплекса и землеустройства в Арктическом государственном агротехническом университете (АГАТУ). Мы встретились с ним накануне его дня рождения.
— Игорь Владиславович, давно вы в Якутии?
— С 1 сентября 2017 года, именно тогда мы приступили к работе в АГАТУ, перешли из Санкт-Петербургского лесотехнического университета. Мы — это Ольга Куницкая, Александр Тамби и я. Правда, сейчас Александр Алексеевич занялся бизнесом, и совмещать его с преподаванием не получается. Так что мы с Ольгой Анатольевной вдвоем остались из профессоров петербуржской школы.
— Как получилось, что вы оказались так далеко от дома?
— К нам обратилось руководство Якутской сельхозакадемии. Мне позвонили и спросили буквально: «Вы можете гарантировать, что лес станет прорывным направлением для нашего вуза?». Я ответил, что попробовать можно, так как лес здесь в Якутии есть, в отличие от Санкт-Петербурга, и он требует рациональных решений.
— Понравилось?
— Я очень доволен — и профессионально, и как человек. Мне нравится здесь, особенно то, как выстроен учебный процесс. Вот смотрите, в классическом университете поток порядка ста человек, который делят на группы. Преподавателю порой приходится читать одну лекцию раз в неделю, затем учащиеся изучают философию, физику и т. д. Можно читать одну и ту же лекцию весь семестр, и мало кто заметит разницу. А здесь одна группа — она же и есть поток. Мы изначально договорились, что будем вести свои предметы модульно, что показывает очень хороший результат. Я приезжаю в Якутск, и группа весь месяц моя и только моя. Мы с ними полностью погружены в предмет и много что успеваем сделать. Поэтому через месяц с ними можно говорить почти как с профессионалами. И тому есть объяснение. Самое лучшее изучение иностранного языка — это полное погружение в языковую среду. У нас получается то же самое: весь месяц студенты, не отвлекаясь, занимаются только моим предметом. И всегда приятно видеть хороший результат. Вчера (встреча происходила 20 июня. — И. Е.) у нас была государственная экзаменационная комиссия (ГЭК), и надо сказать, что 80% наших студентов защитились на «отлично». А ведь членами госкомиссии были известные ученые и специалисты — доктор наук Гарик Давидович Гаспарян (Калуга), доктор наук Павел Борисович Рябухин (Хабаровск), Джулустан Иванович Хон — первый заместитель министра экологии, природопользования и лесного хозяйства Республики Саха (Якутия). Все они очень требовательные люди.
— Лес, конечно, хорошо, это, как мы помним, наше богатство. Но вот с развитием химии все вокруг заполонил пластик. И теперь вопрос: а зачем нам дерево? Ведь пластик дешевле...
— Когда-то была популярной шутка: «Почему в России мебель из опилок, а забор — из дерева?». Потому что это экономика. И сейчас на основе дерева делается столько композитов! Измельченная древесина, перемолотая щепа и др. Мы часто даже не знаем, что в том или ином материале основой является древесина. К примеру, у нас защищался студент по теме термопластбетона. Он предложил пластиковые бутылки, которые очень трудно поддаются переработке, измельчить, добавить опилки и бетон в определенной пропорции, и тогда получится очень хороший строительный материал. И не сказал бы, что все заполонил пластик. Сейчас без проблем можно купить или заказать изделия из дерева. К примеру, у меня двое детей, и каждому в комнату я заказывал мебель из массива. Всего-то процентов на десять дороже вышло, чем из «Икеи» или откуда-то еще готовая мебель. У нас всегда есть выбор — можно купить пластик или натуральный материал. После моих прабабушек и прадедушек осталась очень богатая деревянная резная мебель, а вот мои бабушки и дедушки выкинули ее и купили стенку из ДСтП производства ГДР (Германской Демократической республики), которая позже рассыпалась. Хочется сейчас локти кусать: зачем же так надо было делать? Ведь прабабушкин комод и сейчас бы мог быть украшением интерьера. Но существует мода — когда-то на дерево, когда-то на пластик.
— Игорь Владиславович, ладно, мебель, но вот эти деревянные многоэтажки, которые собираются строить в России? Мы сначала подумали, что это шутка.
— Нет, абсолютно реальный факт. И их уже построили в Вологодской области, там в декабре открыли квартал четырехэтажных деревянных домов, которые прошли все необходимые согласования, главное, с МЧС по пожаробезопасности. А в апреле в Санкт-Петербурге был большой форум по деревянному домостроительству. Там выступил главный архитектор Вологды и сказал, что у них закладывается еще несколько кварталов таких домов. Правда, надо признать, что себестоимость там не сильно меньше, чем в каменных. Там могут быть плюсы с точки зрения уже эксплуатации, то есть теплоизоляция и пр. Надо сказать, что многоэтажные дома из дерева строят во многих странах — Австрии, Германии, Великобритании, Франции и др. Но у нас в России большой проблемой является то, что нет министерства лесного комплекса, поэтому каждый проект требует согласования миллиона ведомств. К примеру, ГОСТ на строительство деревянных многоэтажных домов не могли принять на протяжении многих лет! Шла чехарда: там согласовали, а там отказали, тут согласовали, в другом ведомстве отказали и т. д. Согласитесь, любое живое существо без головы жить не может, а вот у нас лесники пытаются жить без головы уже много, много лет.
— И все же зачем строить такие многоэтажки? Вон у нас 17-й квартал сплошь из деревянных двухэтажек, и многие, если не все, уже давно аварийные! Дерево же непрочное, рассыпается со временем.
— Но ведь посмотрите на так называемые «хрущевки», срок эксплуатации которых был рассчитан на 25 лет, а они уже стоят себе 50–60 лет. Деревянное домостроительство снова в тренде, потому что появились новые технологии. Сейчас из древесины делают подшипники, которые используют в валах морских судов, и они прекрасно работают в отличие от металлических, потому что морская вода очень агрессивная, ни один металл долго не выдерживает. Вообще древесина уникальна тем, что это природная губка, которую можно заполнить чем угодно. В Воронеже работает профессор кафедры древесиноведения Воронежского государственного лесотехнического университета им. Г. Ф. Морозова, доктор наук Владимир Шамаев, он является ведущим специалистом в области модификации древесины, член Ассоциации экспертов по деревопереработке. Ольга Анатольевна Куницкая, во многом его ученица. Так Владимир Александрович со своими коллегами даже металлизируют древесину, то есть внутрь загоняют металл. И смотрите, какие интересные эксперименты делали. У военных вертолетов дно от выстрелов защищает чугунная толстая плита. Если спрессовать древесину, то броня из нее будет не хуже чугуна выдерживать удары.
— И она легче по весу, дешевле в изготовлении?
— Не сказал бы. Во-первых, процесс прессования очень энергоемкий, во-вторых, при увеличении плотности древесина тоже становится тяжелее.
— А тогда зачем так изгаляться? Прицепил «чугунку» — и в полет!
— Дело в том, что древесина — восстанавливаемый ресурс, а руда — нет. В этом очень и очень большая разница. Лес вырастет при жизни одного-двух поколений людей, а для полезных ископаемых (руды, нефти, газа и пр.) требуются миллионы лет, и запасы их небесконечны. Вообще древесина — очень пластичный материал, она способна видоизменяться. Вот, например, уголь из дуба очень дорогой. В то же время можно спрессовать более дешевую осину и сделать из нее уголь, по качеству и даже по окраске не уступающий дубовому. Так что дерево — это природный полимер, с которым можно делать очень много, и с каждым годом появляются все новые технологии. А при том, что лес — восстанавливаемый ресурс, его значение невозможно переоценить.
— И поэтому его надо сохранить для будущих поколений, а мы вырубаем его на корню!
— Вот здесь позвольте с вами не согласиться. Да, есть такое понятие «лес как ресурс», и его надо вырубать, потому что он живой, он рождается, созревает, стареет и умирает. Поэтому сохранить его в первозданности для будущих поколений не получится никак. Мы же не можем запасти колбасу для своих правнуков! Деревья перестаивают и теряют свою ценность даже как источник кислорода. Ведь мы называем леса легкими планеты, но это относится к молодым и зрелым, «спелым» деревьям, старые же, наоборот, потребляют кислорода больше, чем дают. Они как люди: чем старше, тем больше подвержены болезням, которые, в свою очередь, заражают окружающие насаждения. Поэтому лесные пожары являются естественным природным процессом, особенно здесь, в Якутии.
— То есть, по-вашему, лес должен гореть?
— Да, и я объясню, почему «особенно». Здесь у нас вечная мерзлота, на которой растут лиственницы (удивительное дерево!), их хвоя опадает и образует своеобразный «ковер», он высыхает в жаркое лето и становится как порох, которому достаточно малейшей искры, чтобы вспыхнуть. И вспыхивает, уничтожая все на своем пути, и освобождает место для новой, молодой поросли. Там, где нет мерзлоты, опавшая листва и хвоя разлагаются, обогащая почву, и пожаров там куда меньше. Точнее природных пожаров. Есть цифры, что на северо-западе страны причины лесных пожаров на 90– 92% антропогенны, то есть происходят по вине человека. А в Якутии 75% (то есть две трети) пожаров возгораются в местах, недоступных для людей. Стало быть, это не человеческий фактор, а, по всей видимости, сухие грозы. Еще раз подчеркну, что это природный процесс, в который не нужно вмешиваться. Но мы летим и тушим потому, что нам не нравится дым.
— То есть вообще не надо тушить лесные пожары?!
— Их надо тушить только там, где есть угроза населенному пункту. А в глуши, за сотни, тысячи километров зачем тушить? Пусть лес обновляется, как и задумано природой. А то он сгнить не может на вечной мерзлоте, и сгореть мы не даем.
— Как-то все же жалко лес... Там ведь и зверюшки живут, ни в чем не повинные!
— И деревья тоже живые, они, еще раз подчерк ну, стареют, болеют, и поэтому природа сама регулирует пожарами их жизненный цикл. Перестойный лес не имеет средообразующего значения.
— Тогда надо его вырубить, пусть новый растет!
— Экономически это невыгодно, проложить дорогу в такие дали будет стоить намного дороже, чем эта старая, трухлявая древесина. За лесом надо ухаживать — убирать сухостой, бороться с вредителями, вырубать периодически спелые деревья. Если вспомнить историю, то в царской России лесничий являлся главным организатором лесных работ, а главным продуктом его работы были выращенные качественные высокопродуктивные древостои. Этими древостоями лесничий имел право торговать на аукционах. В результате такой деятельности зарабатывались очень приличные средства. И значительную часть из них получал именно лесничий. Например, в книге «Вехи лесного хозяйства России» представлены материалы по 1913 году. Чистый доход, то есть прибыль, лесного хозяйства в 1913 году составлял 60 миллионов рублей, а по тому году курс рубля соответствовал 0,77 грамма золота. Получается, что в 1913 году лесное хозяйство России заработало около 46 тонн золота. Во многом потому, что лесничие были кровно заинтересованы в том, чтобы лес хорошо рос, не горел, не гнил.
— В принципе, у нас в республике лесозаготовки не так развиты, но ведь в Сибири, смотрите, сколько леса вывозят в Китай! Это же разграбление народного добра!
— Во-первых, это не разграбление, а официально разрешенная лесоторговля с зарубежным партнером, во-вторых, не следует сильно обольщаться, что наш лес такой уж ценный. Сейчас Китай разворачивается в сторону Новой Зеландии, которая активно занялась продажей своей древесины, которая по своим свойствам подходит для ряда деревоперерабатывающих производств лучше нашей. Наша чересчур плотная и, например, хуже подходит для ЦБП (целлюлозно-бумажного производства. — И. Е.). Лиственницу, которая доминирует в Якутии и повсеместно растет в Сибири и на Дальнем Востоке, лесозаготовители не очень любят. Не любят потому, что далеко не все деревообрабатывающие предприятия готовы ее купить. А какой смысл рубить, если нет желающих купить? Древесина лиственницы очень плотная, ее крайне сложно качественно сушить, сколько ее ни шлифуй, а верхний слой все равно ворсится. Словом, очень специфическая древесина, на которую еще надо найти потребителя. Нашу лиственницу, до санкций, покупала в основном Европа. Сейчас мы разворачиваемся в Африку и на восток, но там сухой климат, и лиственница, в силу ее значительной себестоимости, спросом практически там не пользуется.
— Тогда, наверное, стоит ее везде вырубить и насадить, к примеру, березы, чья древесина, скорее всего, лучше.
— Нет никакого смысла вмешиваться в природу. Как сказано у братьев Стругацких: «Разум — это умение использовать силы этого мира без разрушения этого мира» (мне очень нравятся братья Стругацкие). Логика в том, что лиственница хорошо приспособлена к местным условиям, мы не можем поменять климат. Хотя я знаю, что некоторые лесозаготовители, вырубив лиственницу, сажают на ее место сосну, она тоже здесь хорошо растет. А мне еще мои учителя рассказывали, что в 50-х годах прошлого века они, вырубив лиственницу, «закатывали» ее в дорогу и «шли» за сосной. Ведь лиственницу невозможно вывезти с помощью сплава, она просто тонет в воде, до того тяжелая древесина.
— Зато Венеция до сих пор стоит благодаря этому дереву!
— И Санкт-Петербург Петр Первый строил с ее помощью. У нее, как и у всякого материала, есть свои плюсы и минусы. Лесообработчики называют ее «заборной» древесиной, как я уже сказал, ее крайне трудно пилить, трудно высушить, она очень капризная. Если ее обрабатывать под лак, то она ворсится и рвет лак. Но Петр Первый любил это дерево и прямо-таки велел высаживать лиственницы, и до сих пор это любимое дерево для озеленения в Санкт-Петербурге. У нас даже есть знаменитая Линдуловская лиственничная роща, которая является одной из жемчужин отечественного лесокультурного дела. И представляет собой старейшие уникальные культуры лиственницы в России и в Европе. И я полагаю, что новые технологии помогут более эффективно использовать лиственницу. Вот смотрите, всего-то сто лет тому назад люди не умели перерабатывать нефть, называли его «земляное масло». А сейчас что только из нее не делают! Вот и с древесиной, уверен, будет та же история. К тому же мы живем в период глобального потепления, когда происходит прирост всего зеленого, поэтому есть шансы вырастить чтото хорошее. Дерево всегда будет востребовано людьми, в отличие от той же нефти. Помните, в пандемию ее цена ушла в минус потому, что не стало потребителей? А у дерева всегда будут потребители. Поэтому в Якутии нужно развивать деревообработку, здесь есть все условия для этого. Даже длинная зима способствует ее развитию, так как зимой износ лесовозов намного меньше, чем летом: нет пыли, дороги ровные, вымощенные Дедом Морозом. И в целом развивать лесное хозяйство в Якутии очень и очень перспективно.
— Ну, если у нас древесина не очень качественная, не особо-то и разгонишься...
— Лес — это далеко не только древесина, вести лесное хозяйство можно и в других направлениях. К примеру, в Карелии после начала пандемии резко выросла индустрия рекреационного лесопользования, и туда еще больше любят приезжать на отдых туристы. А здесь, недалеко от Якутска, в Намском улусе (мне рассказывали) были поля, которые в свое время засевали пшеницей и рожью. Позже все это забросили, и вместо полей выросло так называемое чернолесье (лес, куда невозможно зайти с дороги, такие густые заросли). Так почему бы его не привести в порядок, проредить, сделать красивое место, чтобы туда на отдых приезжали люди, собирали грибы, ягоды и т. д.? Это ведь тоже побочные результаты ведения лесного хозяйства. К тому же немаловажен факт оздоровления жителей, получивших разрядку от общения с природой.
— Игорь Владиславович, вопрос к вам, так сказать, личного характера. Судя по вашей биографии, вы родились и выросли в Санкт-Петербурге. Тогда почему лес стал вашей профессией? Мой собеседник улыбается, и немного погодя я поняла причину.
— Да, я в третьем поколении ленинградец... И, знаете, часто в жизни мы находимся на каких-то перекрестках, и, только пойдя по какой-либо из дорог, оглянувшись, мы понимаем, что это был какой-то выбор. Мои родители были начальниками-производственниками (отец возглавлял службу отопления одного из районов Ленинграда, мать — один из цехов металлического завода), очень занятыми людьми, так что я уже в 4 года научился читать, писать и считать. В школе мне стало скучно, всё знал, и я привык не учиться. Поэтому сначала учился на одни «пятерки», потом пошли «четверки», а в старших классах уже «тройки». И после восьмого класса я ушел в ПТУ учиться на автослесаря (всегда любил возиться с механизмами).
— Ага, вот-вот, в те времена в школах пугали: «Плохо учишься — ПТУ по тебе плачет, другой дороги нет!».
— На самом деле совершенно зря. Я лично очень рад, что учился именно в профессионально-техническом училище. У нас, в училище Ленметростроя № 66, была жесткая, почти армейская дисциплина. Помню всего одну драку за весь период обучения, и то ее участников сразу же отчислили. После учебы устроился на работу мотористом в таксомоторный парк, и там я понял, что просижу в яме до старости, если не получу высшего образования.
— Это сколько вам было лет?
— Восемнадцать.
— Надо же, какие умные мысли в таком юном возрасте! И все же, где тут лес?
— Чуть-чуть подождите. Стало быть, решил я поступить в вуз, учиться на инженера-механика. А недалеко от нашего дома располагались два подходящих мне вуза — Политехнический институт, где учились мои родители, и Лесотехническая академия. Так вот, я измерил расстояние до каждого учебного заведения, и оказалось, что академия ближе на 300 метров, что и подвигло меня сдать документы именно туда, чтобы, так сказать, не шагать лишние 600 метров каждый день. А тогда же принимали документы только в один вуз, это сейчас можно сдать везде и ждать результата. И так я поступил на лесомеханический факультет. Механизмы же везде одинаковые — что в лесу, что в городе. Вторым жизненным перекрестком стал спор на ящик коньяка, который я заключил на втором курсе, когда мне заявили, что не смогу получить второе высшее образование без отрыва от первого. В результате поступил заочно на экономический факультет. И вот, закончив в 1996 году свое первое образование, решил остаться в аспирантуре. Потому что вряд ли на какой работе руководство будет радо отпускать меня раз в год на сорок дней, чтобы я сдал сессию на своей заочной учебе. Так и получилось, что я пошел в науку не столько из любви к ней, сколько из практических соображений и необходимости получить второе высшее. Кстати, тогда в аспирантуру никто особенно не стремился, поэтому меня ожидала мощная школа аж из четырех профессоров, которые радостно делились своими знаниями — практикой, разработками, идеями. Один из них сказал мне: «Станешь у доски и поймешь сам, твое это или нет. Если понравится, то при любой зарплате не уйдешь, если нет, то при любой зарплате уйдешь». И оказалось, что мне очень нравится выступать перед публикой, что это мое, поэтому я пошел по дороге науки, в процессе вырастил, в свою очередь, 25 кандидатов наук и четырех докторов наук. Мне очень везло на учителей, друзей и даже врагов. Когда в свое время мой учитель Василий Иванович Патякин решил сделать меня самым молодым доктором наук в нашей отрасли, некоторые недоброжелатели написали на меня кляузу. Собралась комиссия, достали дело, рассмотрели и дали мне звание доктора технических наук. Так что все что ни делается, делается к лучшему. И вот дошел до 50 лет...
— Что для вас значит эта дата?
— Это повод собраться с родными и друзьями. Подводить итоги еще рано, это успеется сделать к пенсии. А из промежуточных итогов хочу особенно отметить наш факультет лесного комплекса и землеустройства. Надо же, когда в свое время завкафедрой Мария Владимировна Слепцова заявила, что надо сделать такой факультет, мы все покивали головами в знак согласия: да, конечно, было бы хорошо, но никто не верил, что она это сделает в течение года (!). И теперь мы — лучший факультет в АГАТУ! Когда в 2018 году к нам приехали коллеги из других вузов страны на открытие, то очень радовались, что в то время, когда везде затишье, у нас рождается новое. Ведь все живое следует экспоненте: сначала энергия мощного роста, потом выход на горизонталь, а затем кривая идет вниз. Так вот, к великому сожалению, многие уважаемые ученые, достигнув преклонного возраста, не давали никому из молодых защищать свои диссертации. И в результате великие научные школы оказались разгромленными, так как после ухода их создателей никого не осталось. А ведь в СССР был правильный подход: предельный возраст для ученого был 65 лет, потом на пенсию. Таким образом наука омолаживалась естественной пересменкой поколений.
— Ну что же так радикально списывать людей со счетов? Может, я в 99 лет буду умной не чета молодым...
— Кто же вам не даст заниматься наукой, будучи на пенсии, вне штатного расписания? К примеру, мой учитель Василий Иванович до конца жизни (он умер в 2014 году) приходил на кафедру, и все ему всегда были очень и очень рады. Я лично в 70 лет уйду на заслуженный отдых с мыслью, что оставил за собой достойную смену.
— До этого еще целых двадцать лет, так что с юбилеем вас! Многих и многих достижений!
Ирина ЕЛИСЕЕВА.
Фото:https://www.sakhaparliament.ru