Незримая нить судьбы

Да, бывает так, что жизнь ведет человека какой-то незримой нитью в определенном и точном направлении. И уже потом, с годами, он может понять, что эта незримая нить, зачастую состоящая, на первый взгляд, из разного рода случайностей, счастливых или не очень, и есть тот самый путь, который предопределен судьбой. Примерно так вышло в жизни у Валентины Чусовской.

Известный театральный критик и журналист, она долго не могла понять, почему именно этот путь уготован ей судьбой. И ответ некоторым образом был найден только в зрелом возрасте, когда она уже, в общем-то, состоялась в профессии.

Ее дядя Гоша — студент Георгий Чусовской из уже почти легендарного якутского курса Ленинградского театрального института, набранного перед войной, половина из которого погибла в блокаду, в том числе и он, совсем еще юный. И именно он, дядя Гоша, как это впоследствии поняла Валентина Александровна, и был той незримой нитью, которая вела ее по жизненному пути.

Разговор этот состоялся неспроста. В конце января, к годовщине снятия блокады, в Саха театре состоялась премьера уже третьей по счету постановки, посвященной этой студии, а накануне премьеры была представлена еще и книга (тоже уже не первая) об этой истории. Все это очередной раз навеяло у Валентины Чусовской воспоминания о прошлом, которое в какой-то мере стало ее настоящим.

— Когда вы впервые услышали о студии, о вашем дяде Гоше?

 — Вообще-то это семейное предание. Дядя Гоша был всегда, город Ленинград был всегда. Это был такой миф. Мы родились после войны, а эти события происходили до нее. Нам рассказывали об этом мои близкие в детстве. Мы знали, что дядя Гоша учился на актера и в блокаду он от голода и холода погиб. Вместе с теми, кого не призвали на фронт, поскольку они еще были молоды. И знали, что он был чрезвычайно талантлив. Конечно, тогда это воспринималось как такое общее место: если человек трагически погиб, то, значит, был талантлив. Но только через много лет из книги Лепковской я узнала, что он действительно учился блестяще. Но вот до книги Лепковской это было все же для меня семейное предание, о котором совершенно не думаешь, но иногда вспоминаешь. Никаких документов я не видела. Тем более известно, что в блокаду документы — архивы, конспекты, тетради — все сгорело. Люди этим обогревались. Ничего не осталось. Только те, кто вспоминал об этом после войны, записывал — их свидетельства остались. И даже когда я была в шестидесятые годы в Ленинграде, мне даже в голову не пришло зайти в этот институт и поинтересоваться. А ведь еще были живы педагоги. Я вот думаю, как жизнь странно распоряжается вот этой информацией и памятью. Сейчас мне кажется, что нет ничего важнее в моей жизни, чем эта история.

— И когда же вы впервые с этой историей столкнулись в своей уже сознательной жизни?

— История такая. Это было дело случая. Я никогда не думала о журналистике, тем более о телевидении. Но обстоятельства так сложились, что после института мне нужно было найти работу. Любую. И вот я узнала, что на телевидении есть вакансия для выпускников филфака. И действительно, я пришла туда, и меня взяли. Довольно быстро все пошло хорошо с работой, как будто я к этому всю жизнь готовилась. Хотя это не так. И вот, когда я проработала там около десяти лет, в одну из редакций пришел новый редактор. Уже пожилой человек. И однажды он подошел ко мне и сказал, что учился вместе с моим дядей Гошей Чусовским. Я страшно удивилась, растерялась. Он представился как Георгий Иванович Борисов.

— Еще один дядя Гоша, получается.

— Да. И он сказал, что принесет мне фотографию моего дяди. И это был очень хороший фотопортрет, где на обороте очень красивым почерком отличного школьника было написано «Дорогой маме Пелагее Григорьевне от Гоши». Я очень поблагодарила Георгия Ивановича и, конечно, помнила это семейное предание. Но тогда не поняла, что нужно действовать — начать расспрашивать, записывать. И только через много лет, когда уже работала в АГИКиИ, Ефим Степанов однажды мне дал одну книгу со словами: «Ты вот думала, что случайно попала на телевидение, а вот смотри». Он открывает книгу и с листа начинает переводить с якутского. Это была книга того самого Георгия Борисова (которого уже в то время не было в живых) о последней встрече с моим дядей Гошей. Как оказалось, мой дядя Гоша сманил его сходить в лекторий на первый сеанс передачи телевизионного изображения из Москвы в Ленинград. Тот был поначалу настроен скептически, сказав дяде Гоше, что это скорее всего надувательство. На это дядя Гоша ему ответил, что ты не понимаешь, что это будущее и что наша жизнь как актеров в будущем — это телевидение.

— Выходит, какой-то перст судьбы вам указал на место работы.

— Да, действительно. Это для меня такая серьезная информация была. Казалось бы, совпадение. Ну да, я работаю на телевидении. Но ведь и для Георгия Ивановича телевидение стало местом последней его работы. Он сформировался как журналист и переводчик именно на телевидении. И там встретил меня. Это так странно. И это один из тех витков, которые заставляют меня думать о том, что события, которые происходят в жизни и рассматриваются как случайные, — на самом деле звенья какой-то цепи. Что-то нас ведет.

— В театр вы тоже вошли по этому самому предопределению? Дядя Гоша и тут указал путь?

— Возможно. Поскольку, только попав на работу на телевидение, я сразу вошла в театральный мир, хотя никогда не думала заниматься театром. Самым первым моим заданием, а это была осень, стало открытие нового сезона в Русском театре, договориться о съемках передачи об этом. Я растерялась, поскольку театром не увлекалась. Да, была в Русском театре пару раз. Мне нужно было подойти к режиссеру, художнику и так далее. И вот я пошла в театр, подготовив довольно элементарные вопросы. Тогда главным режиссером был Афицинский Борис Владимирович. Он при нашей встрече так на меня посмотрел, и ему, видимо, стало понятно, что я человек неотесанный в театральном плане. И стал меня расспрашивать, почему именно этой темой стала заниматься. Я ответила, что мне просто дали такое задание. Его это, думаю, покоробило, что я не пылаю любовью к театру.

— То есть понял, что послали кого попало.

— Он далее спросил, кого из современных драматургов я знаю, в частности, знаю ли Виктора Розова. На что ответить мне тоже было нечего. Тогда он сказал: «А что же вы, милая девушка, знаете?». Ответ мой был: «Меня просто послали». На что он предложил мне прийти на репетицию. Не знаю, может, я ему чем-то понравилась — такой своей неприкрытой глупостью. И вот я пришла на репетицию спектакля «Солдатская вдова». Пьеса мне не запала, но вот репетиция меня настолько поразила, и вообще театр, что я поняла, что совсем не понимала то, чем они там занимаются. Меня все это по-настоящему захватило — весь этот процесс.

— Тоже какая-то вроде бы случайность, но вы нашли себя именно в театре. Причем сразу. И когда вы встретились с Георгием Ивановичем, уже на телевидении, и он рассказал вам о вашем дяде Гоше, вы уже тоже были человеком театра.

— Его появление тогда как раз заставило найти эту точку отсчета. Откуда это у меня? Где-то подсознательно я даже думала, что живу не своей жизнью: при чем тут театр, при чем тут телевидение? Хотя мне все было интересно, но были вопросы: куда идти дальше? А эта встреча меня заставила вспомнить, что в моей жизни связано с театром. В семье у нас никто даже не заикался о том, чтобы заниматься искусством, особенно театральным, видимо, после трагической истории дяди Гоши. Но я узнала, что двоюродный брат моей мамы был актером в Смоленском театре, вспомнила еще раз о дяде Гоше, конечно, книги, которые читала в детстве, занятия музыкой. Стала понимать, что все не просто так.

— Георгий Иванович выучился в институте?

— Он единственный учился на режиссерском факультете. Но не доучился, а попал в лагеря. Попал туда по доносу одного из студийцев. Его имя я называть не буду, поскольку очень много достойных людей в Якутии носят эту фамилию. По доносу было так. Якобы Георгий Иванович, во-первых, хвалил американскую обувь и говорил, что она лучше советской. А во-вторых, он назвал солдат пушечным мясом. То есть даже не он назвал, а что у кого-то из писателей он вычитал это. Около пятнадцати лет он провел в лагерях. Обо всем этом он, кстати, написал книгу. Она написана на якутском и еще ждет своего переводчика. Еще раз повторю, что очень жалею, что с ним много не говорила. Мы были коллегами. А об этой его драме уже узнала, когда мне в АГИКиИ Ефим Степанов дал его книгу.

— История, конечно, очень интересная.

— Это, я думаю, чистая мистика. Это влияние духа. Это то, что я не могла своим умишкой осознать. И поэтому меня вели случайности. И даже считаю, что хорошо, что я тогда в 1966 году, когда вылетела из своего института в Ленинграде, не пошла в театральный институт. И меня, наверное, бы взяли. Ведь я племянница такого легендарного мальчика, который там учился. Но я ведь была человек, совершенно чуждый театру. И если бы я туда поступила, как бы сложилась моя жизнь?

— Действительно, нужно было до всего дойти постепенно. Найти путь.

— Должно было прийти само собой. И тем более я только недавно поняла, что Театр олонхо, которому я посвятила много лет, зарождался именно в этой студии ЛГТИ.

— Да, и вы стали одним из главных специалистов по Театру олонхо, а среди русскоязычных — самым главным. Это помимо того, что вы и Русским театром занимались в своей работе, и, конечно, Саха театром.

 — Это странно, конечно. Но произошло это вот так, само собой. Сначала был спектакль «Желанный голубой берег». Это было ошеломление. Меня однажды на этом спектакле прошибло так, что я рыдала на всем его протяжении. А вообще, творческий путь Андрея Борисова тоже одухотворен той самой студией при ЛГТИ. Там училась его тетя Таня Монастырева, которая умерла в блокаду. Но Борисов тоже не мечтал о театре. Он ведь завалил экзамен по химии, поступая на медфак. И шел мимо театра, встретив знакомого, который встречал московскую комиссию, набиравшую в Щепкинское училище. Такая случайность. У этого знакомого москвичи спросили, кто это такой, указывая на Борисова. И он ответил: вот, завалил экзамен, в армию, наверное, пойдет. А ему предложили, если он хочет, быть актером. Борисов ответил: «Хочу».

— Если вернуться к нашей истории. Как вы сейчас, уже ретроспективно, смотрите на то, как дядя Гоша, студия при ЛГТИ, Саха театр — все эти случайности-закономерности построили ваш путь?

— Никогда не думала, что в таком возрасте может наступить прозрение, которое приносит огромное удовлетворение жизнью. Огромное. То, что слава тебе, Господи, не подвергая никаким аналитическим пыткам, человек идет по знакам судьбы, сознательно или нет. И это очень здорово, когда он обнаруживает, что он как бы не знал, куда идет, но вот он увидел, что шел туда, куда всегда хотел попасть. То есть это, наверное, у каждого человека, который хорошо входит в свою профессию, есть такое чувство. Он в сфере, в которой он свободен. Он понимает, что в жизни ничего не проходит. Но когда ты понимаешь, когда на твоей детской этажерке стоят книжки, которые будешь вспоминать, что среди игрушек был театральный грим, — и это была магия, и на эту магию человек отзывается бессознательно. А присутствие дяди Гоши в моей жизни — это как будто там где-то. И еще мне ясно, что это не сугубо личная деятельность его души. Но он передавал какую-то работу предшествующих поколений духа. Поэтому в любое время он может воплощаться в будущем. Что и произошло со студией. А дух этот — это огромная страсть к прекрасному, к искусству. А сейчас студенты-щепкинцы из Саха театра через этот новый спектакль получают посвящение в актеры.

И. БАРКОВ