Жили мы в доме Романова...
Мы с Владимиром Васильевичем Никифоровым (1938 г. р.) знакомы несколько лет. Он очень интересно рассказывал о своем детстве, юности, молодости, которые пришлись на 1940–60-е. Но то я переставал писать в газеты, то еще что... Хотя услышанные от него истории запомнились хорошо. Похоже, сейчас наступило время взять у него интервью. Встретились в здании музея политссылки, некогда бывшем жилым домом, где сызмальства рос Никифоров.
Романовка
Пришел в условленное место — в дом-музей «Якутская ссылка». Это тот самый дом Романова — здание, где произошли драматические события вооружённого протеста политссыльных в 1904 году, всколыхнувшие всю Российскую империю и органы печати передовых стран мира (подробнее было в январских выпусках «Прогулок по городу». — В. П.). Надо пройти через весь двор и подняться по высокой лестнице на второй этаж.
Владимир Васильевич уже ждет здесь. После приветствий началась наша долгая беседа.
— Владимир Васильевич, так ваша семья жила в доме Романова, где мы сейчас и находимся? Расскажите, где находился дом в то время?
— Здание это было перенесено с изначального места два раза. Когда мы жили по адресу: Романовка, 7, то дом находился между улицами Романовка (в старину Поротовской, позже Охотской улицей) и Салтыкова-Щедрина (до революции Малобазарная улица), куда выходила задняя сторона двора. Вообще, этот район так и назывался на моей памяти — Романовка. Некая трапеция, обозначенная вышеназванными улицами, а также с севера улицей Ярославского, с юга — безымянной улицей (в раннесоветское время Наслежный переулок, а при царе Ночлежный. — В. П.). С детства досконально знал весь этот район и околотки подальше, конечно, тоже. Стало быть, дом находился где-то у пятого подъезда КПД-шки на Ярославского, 7 (всего там шесть подъездов. — В. П.), но не на самой улице Ярославского, ведь она тянулась не с набережной, а начиналась прямо там, у Романовки. Дом же стоял на улице Романовка, чуть в глубине. Через дорогу наискосок был сиротский приют (дом с мезонином, в котором позже, в 70-х, располагалось женское общежитие одного из профтехучилищ. — В. П.). Рядом была водокачка, где брали воду и мы, и извозчики на гужевом транспорте. Выдавались одно время даже талоны для отпуска воды. Мои родные жили в доме Романова до 1962 года, когда его разобрали, а родителям выделили двор в Сайсарах, где мы отстроили дом. Дед жил на Халтурина, а потом на Петра Алексеева в благоустроенном доме. Дом Романова же был собран у краеведческого музея, со стороны кирпичных монастырских келий, пока в 1973-м не стали забивать сваи новой второй школы. Тогда дом поставили снова на Ярославского, и с 1974 года в нем начал работать Музей «Большевики в якутской ссылке». До этого с 1950-х для аналогичной экспозиции был лишь отдельный уголок в стенах Краеведческого музея.
— Вот честное слово, беседовал с очень многими старожилами города, но никогда не встречал человека, жившего прямо в будущем музее, а именно в Романовке. Как оно было?
— Дом был добротный. Во дворе стоял этот же бревенчатый амбар, что и сейчас. Правее амбара был навес над ледником булусом. Помню, что никаких запоров и замков не было, хотя там держали продукты, жеребятину, рыбу. Как жили? Столько ворья не было.
Жильцы
— А дом имел несколько квартир?
— Да. На первом этаже две, на втором — четыре. Внизу жили Ершовы, Банщиковы. Отец семейства был заядлый рыбак. Выходил на лодке на речной фарватер и ставил на якорях сети. Конечно, втихомолку. Рыба ему попадалась знатная — нельма, осётр. Мы с дедушкой тоже рыбачили на Лене на своей дощатой «ветке». Ходили до того берега до Павловска и оттуда по течению обратно. Но у нас рыба на блесну и удочку попадалась попроще — окунь, щука. Дед всегда всё делал по правилам. Не браконьерничал, сверх меры не ловил. Лестницы, которая сейчас ведет на второй этаж внутри подобия подъезда, не было вовсе. Была лишь одна лестница, которая сейчас снаружи с юго-восточной стороны. Она не была настолько крутой и высокой, ведь венцы дома до переноса и реставрации утопали в земле, вросли. Потому и дом был несколько ниже. Как поднимешься и зайдешь в дверь, так видишь прямой коридор. Он так и был освещен солнечными лучами, потому что имел окна. В комнате слева жила одинокая женщина с дочкой примерно моего возраста. Но они держались обособленно. Потому я не запомнил имен и фамилии. Справа две комнаты занимали мы, Никифоровы, и наш дед Иванов. С 1929-го (я уточнял у него) года эти комнаты занимал мой родной дед, участник Кронштадтского восстания 1906 года Пётр Иванович с супругой и дочерьми. Наша же семья Никифоровых жила на Каландаришвили, 15. Отец работал бухгалтером, мать учила детей в татарской школе, потом долгое время в ясли-саду № 51, на месте современного загса на Кирова. Потом мы, родители, мои сестры и я, переехали к деду в 1950 году. Там и жили до того времени, когда дом разобрали, — я еще успел в армии отслужить. Следующая, самая большая комната была заселена сотрудником внутренней службы НКВД Нестеровым. Служил во внутренней тюрьме на Дзержинского. С ним жили его жена и сын. Поговаривали, что он был исполнителем приговоров высшей меры социальной защиты. Дальние две комнаты занимали Баишевы. Представь, несколько лет назад встретил их сына, моего ровесника, на Крестьянском рынке. Поговорили. Но снова потерялись. Баишев-младший был тихий парень. Всё дома сидел, книги читал. А мы в детстве все время пропадали на улице. Но, говорят, в 1929-м заселились семьи бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев: Ершовы, Ивановы, Прошутинские, Ютковские. Из них на моей памяти жили наш дед Иванов с семьей и Ершовы. Они и задавали сложившиеся с самого начала традиции и негласные правила этого дома. Уважительно относились к соседям, имели общее хозяйство и огороды, помогали друг другу. На праздники собирали в коридоре общий стол, составленный из вынесенных разномастных столов, ставили самовары, пели под гитару, вспоминали житье-бытье. И да, кстати. Была и такая традиция. Посреди комнаты стояла огромная печь-голландка. Ее топили по очереди: неделю — одна семья, неделю — другая. Жили дружно.
Мичман Иванов
— Ничего себе. Родной ваш дед был участником Кронштадтского восстания 1906-го года? Расскажите подробнее!
— Да. Мой дед Петр Иванович Иванов был мичманом, и как раз он открыл восставшим матросам оружейную и раздавал винтовки и штуцера. Петр Иванович Иванов — участник Кронштадтского восстания 1906 года. Кронштадт, 1906.
— Можно о нем подробнее?
— О нем собирала подробную информацию, составила статью и в целом о нашей семье и ее окружении написала книгу моя родная сестра Валентина Прибыткина, заслуженный работник культуры РС(Я), член Союза журналистов России. А если вкратце, то дед родился в 1882-м году в крестьянской семье в деревне Шкарды Островского уезда Псковской губернии. Окончил церковноприходскую школу. Несовершеннолетним прибыл в Санкт-Петербург, где трудился на судоверфи в Новом адмиралтействе. В 18 лет был призван в Русский императорский флот. Служил в минной роте в Кронштадте. Был исправным служакой. Дослужился со звания рядового матроса до помощника каптенармуса. В то же время он был большевиком-подпольщиком. К революционной работе приобщился еще в пору работы на судостроительной верфи. Завоевал доверие товарищей, выполняя рискованные поручения, доставляя листовки. Положение матросов в Кронштадте было тяжелое, бесправное. Однако уже в начале ХХ века здесь работали ячейки организации социал-демократов. Среди моряков зрело недовольство и возмущение своим положением. Хотя после первых революционных выступлений в Российской империи в Кронштадте и Свеаборге установили строгое военное положение и слежку. При этом послабления были лишь для офицеров и унтеров, например, каптенармусы имели свободу перемещения. Дед на катере доставил для готовящихся к вооруженному восстанию матросов полотнище знамени с надписью «Земля и Воля!», обернув его вокруг своего туловища под обмундированием. Шесть тысяч матросов, с присоединившейся к ним полутысячей рабочих, арестовали своих офицеров. Захватили арсенал, но там оказалось мало оружия. Повезло роте минеров и саперов количеством более 1000 вооруженных моряков. Они успешно захватили укрепление «Литке», затем смелым броском на паровозе захватили форт «Константин». Лишь не удалось захватить артиллерийские орудия, которые офицерам при отступлении удалось вывести из строя. Но уже спустя сутки форт был окружен Императорской армией. После обстрела артиллерией матросы сдались на милость победителя. Тут же моряков, по воспоминаниям моего деда, построили в каре, по следам крови на одежде отобрали из общей массы семерых. Их обвинили в убийствах офицеров и тут же расстреляли. Комендант крепости генерал Адлерберг, заставил матросов копать яму и потом, прежде чем гаркнуть «Пли!», с издевкой произнес: «Вы хотели земли и воли? Землю-то я вам дам, а волю на небесах найдете». После расстрела семерых матросов в тот же день были произведены аресты участников восстания — 3000 матросов и 80 примкнувших к ним рабочих.
По приговорам военно-полевых судов 36 матросов были расстреляны, 130 сослано на каторгу, 1251 осуждены на различные тюремные сроки.
— Раз Петр Иванович не был расстрелян, то, скорее всего, он был отправлен на каторгу, раз открыл для восставших арсеналы?
— Да. Дед был осужден на 13 лет каторги с лишением гражданских прав и препровожден из Кронштадтской тюрьмы во Владимирский централ. Отсюда небольшими партиями этапировали закованных в кандалы узников в печально знаменитый Александровский централ в Иркутске. По пути сердобольный народ кормил каторжан чем мог. Далее были каторжные работы — пилили и укладывали бревна на осыпи для будущей железной дороги «Колесуха» на Амуре. Работа была тяжелая. Из 900 каторжан дожили до амнистии, объявленной в честь трехсотлетия императорского дома Романовых в 1913-м, всего около 90 каторжан.
По императорскому указу каторга для оставшихся в живых была заменена на вечную ссылку в Восточной Сибири. Каторжане прибыли согласно предписанию на ссылку в Мухтую (ныне город Ленск). Бывший мичман-каптенармус, бывший крестьянин и каторжанин, много чего умевший делать своими руками, знавший толк в лошадях, приглянулся местным ямщикам. Женился на нашей бабушке Ульяне Портнягиной, которой тогда было 16 лет. Работал сборщиком пушнины у таежных охотников. В общем, зажили. Услышав весть о Февральской революции 1917 года, дед и другие ссыльные захватили пароход и прибыли на нем в Усть-Кут. Далее их путь лежал к Иркутску и далее на паровозе к мятежному Петрограду. Так и добрался Петр со своей супругой Ульяной с еще не родившимся первенцем в город — колыбель революции. В апреле того года видел своими глазами Ленина. Родилась у них дочь Ольга — наша мама. Молодые перебрались в деревню Шкарды, к родителям отца семейства. И тут закрутилось-завертелось. Началась Гражданская война. Петра призвали в Красную армию. Дед вспоминал, как тяжело было воевать им, плохо оснащенным оружием, да и всем остальным довольствием, с отборными войсками белополяков. Вспоминал и поражение под Ровно. После демобилизации семья решила ехать в Якутию. К тому времени родились ещё две дочки — Валентина и Клавдия. После долгого и трудного пути они прибыли в Якутск. С помощью Общества политкаторжан удалось получить свой угол в доме Романова. Это был 1929 год. И прожила семья здесь 33 года, до 1962-го.
— А кем работал Петр Иванович? И насколько был активным общественником? Обычно старые большевики бывали такими.
— Дед по прибытии в Якутск активно включился в работу Якутского отделения Общества политкаторжан и политссыльных. Общество было организовано в 1921-м. В рамках общества культивировалась взаимопомощь, организация культурных мероприятий, сбор материалов и воспоминаний у участников революционного движения, заключенных каторги. Якутское отделение имело подсобное хозяйство, библиотеку, устраивались встречи и вечера. Поначалу дед был ответственным по обеспечению бывших политкаторжан и политссыльных дровами, продуктами. Позднее Петр Иванович устроился в строительную организацию «Якутстрой», где до 70 лет работал на различных хозяйственных должностях: в конном дворе, хомутной мастерской, кузне и т. д.
— Наверное, Петр Иванович был отмечен наградами?
— Да. Как участник Первой русской революции он был награжден орденами Красной Звезды и Трудового Красного Знамени. Его всегда приглашали в школы и учреждения, чтобы он рассказал о событиях, участником которых оказался.
В армии
— Как у вас началась самостоятельная жизнь?
— После окончания вечерней школы я начал работать слесарем-мотористом на безномерной автобазе управления механизации на улице Клары Цеткин. Так навострился, что научился хорошо разбираться в двигателях уже через месяц. Через пару месяцев присвоили разряд. Тогда меня отправили на учебу в автошколу. Обеспечили достойной стипендией в 300 рублей в месяц. Выучился на водителя. В 1957 году окончил учёбу и устроился на автобазу Главснабсбыта при Совмине в Авиагруппе. Поначалу ездил на ЗиС5, потом перешёл на ГАЗММ, ГАЗ-51. А издавна было у меня с приятелем увлечение. На той безымянной улице в Романовке жил его старший брат. Он уехал. И за его хозяйством смотрел брат, мой приятель. Там в чулане стоял мотоцикл Иж-49, зимой мы затаскивали его в дом. Дожидались, пока отогреется, заводили и выталкивали на улицу. Ездили по всей Романовке туда и сюда. И вот как-то ходил я по вещевому рынку — барахолке у автовокзала на улице Ворошилова (сейчас ул. Октябрьская. — В. П.). Вижу: мужик продает подержанный Иж-49. Всего-то 1000 рублей просит. Купил. Перебрал. И мы с приятелем теперь гоняли каждый на своем «Иже». Мотоцикл я ставил под лестницей на второй этаж нашего дома на Романовке, 7. Как и говорил, она была пониже и не столь крутая. И вот так как-то поставил, и призвали в армию. Вернулся — мотоцикл так и стоял. Нас из Якутии в тот призыв попало в ЗабВО сто человек. После карантина и учебки в Чите нас из автобатальона отправили в разные войсковые части. Тогда был такой клич — поехать водителем в Казахскую ССР поднимать целину. Многие земляки согласились, а я хотел пожить еще армейской жизнью. Так и получилось. Служил в ПВО. И вот в 1960-м, казалось бы, подошел дембель, пора собирать чемоданы. Но командование нам говорит: «Демобилизация временно прекращена». Оказалось, что служить некому — в войну-то меньше рожали. Да и много советских людей погибло. Целых поколений не оказалось. Потому служили мы еще год дополнительно, т. е. в общей сложности три года. Потом все-таки отпустили. Я вернулся в Якутск. А что стало с однополчанами, отправившимися на целину, узнал лишь спустя годы. Встретил как-то здесь на улице парня, которого знал еще по учебе в автошколе на Шавкунова и с которым в учебке вместе попали в автобат, Николая Петрова. Мы с ним, конечно, повспоминали годы в учебке, он немало интересного рассказал о своей службе в степи, а потом я поинтересовался дальнейшей судьбой ребят, которые поехали с ним «на целину». И Николай, расчувствовавшись, рассказал мне следующую историю, хотя и предупредил, что давал подписку о неразглашении.
Катастрофа на Космодроме
— Расскажите.
— В принципе, я вкратце про это уже давал интервью в «ЯВ», хотя и не называя имя свидетеля. Вот в общих словах если. Водителей, приехавших на целину, среди которых было много якутян, кстати, оставили здесь же, в КазССР. Но не зерно возить. Переправили дальше в степь на секретный полигон — космодром ТюраТам (ныне Байконур), где испытывали и запускали ракеты. Наступило 24 октября 1960 года. В тот день на полигон прибыл командующий ракетными войсками, маршал артиллерии М. И. Неделин. Должны были пройти испытания перед запуском первой межконтинентальной баллистической ракеты Р-16. К началу 1959-го в связи с Берлинским кризисом назрела необходимость создания и введения в строй межконтинентальных средств доставки ядерного оружия за океан. Потому сроки работ сжимались. Это приводило к трагедиям. Во время работ по подготовке ракеты маршал Неделин сидел на стуле примерно в семнадцати метрах от подножия ракеты. Рядом с ним находились заместитель министра общего машиностроения Л. А. Гришин, главные конструкторы систем ракеты и их заместители, многочисленные военные представители, в том числе генералы. Всего, кроме необходимых для проведения работ около ста человек, на стартовой площадке присутствовало еще более 150 человек. Из-за нарушений ТБ произошел взрыв ракеты. При этом погибли 78 (на самом деле от 92 до 126 и более) военных и гражданских специалистов. В момент взрыва ракеты Николай Петров сидел в кабине тягача. Ударной волной его с грузовиком сдуло вниз в капонир. Конечно, переломался и надышался продуктами горения ракетного топлива. Болел сильно и плохо. Повезло выжить среди сослуживцев Николая всего шестерым, включая его. Встречал его не часто, но и не раз. Протянул он после этой катастрофы 37 лет. Умер от рака в 1997 году. Другим повезло еще меньше. Многие погибли в тот же день. По мнению Николая, если бы не самодурство маршала Неделина, то столь многочисленных жертв можно было избежать. Ведь вокруг стартовой площадки всё было обустроено по уму — бункеры, убежища, укрытия. Там же все стояли на открытом месте рядом с ракетой.
О катастрофе на Тюра-Там не писали СМИ вплоть до 1989 года. Всё было засекречено. О погибших и пострадавших в тот день якутянах, с некоторыми я служил в учебке, знал их лично, не сильно-то пишут и сейчас. Стараюсь время от времени напоминать журналистам. Среди погибших на космодроме был друг с детства Георгий Шмаков. Вместе ходили в ясли-сад, вместе учились в школах — сперва в 24-й в Залоге, потом в 26-й (сейчас здесь находится здание Якутской епархии. — В. П.). В армию уходили вместе. Георгий потом перевелся «на целину». Сгорел в огненном аду.
— Да уж. Страшные события.
— Удалось как-то избежать.
— А что было после срочной службы?
— Я вернулся. Работал в УМ-8 на Каландаришвили. Позже поступил в Хабаровский автотранспортный институт. Закончил. Создал семью. Работал в различных учреждениях: ОТК-3, Горстрой и других.
— Спасибо за интересный рассказ, Владимир Васильевич! С Днем Советской Армии, авиации и флота!
— Спасибо!
Владимир ПОПОВ.
Фото героя материала.